Сиреневая драма, или Комната смеха

Посмотри в чёрные окна – каких только жарких полдней и знойных ночей

нет за ними – можно утонуть в них, захлебнуться, проникая в их бархатные

тайны, в шёпот опущенных ресниц, всматриваясь в горячечный румянец,

который набросал искусной кистью обольститель Морфей, можно запутаться в

волосах, раскинувших змеиные силки по притихшей, по замершей, боящейся

спугнуть добычу подушке. Ноздри свербят, раздуваются, вдыхая душистый дух

тела, дрожат, как у оборотня, чующего ловушку – там ловушка, западня, тенета

там, железы, которые изорвут, раскровенят… там боль (многоточие, тире, пауза)

… да есть ли боль, способная остановить сиреневую похоть?.. Дойти,

дохромать, доползти, ломая когти, сдирая кожу, чтоб горячим языком лизать,

лакать сладкую горечь, чтоб вжиматься, вдавливаться растрескавшимися губами

в липкие шелковистые розовые лепестки, чтоб тереться, тереться, взад и

вперёд, тереться, тереться, обливаясь потом, смешиваясь, сплавляясь,

спутываясь в кромешный первобытный хаос, в один стон, в один хрип, в один

крик, вмещающий в себя и Землю, и Небо, и всех богов, и всю Вечность.

Господин Рейное Семя открыл глаза… он почувствовал вдруг подвох,

почувствовал себя, вдруг, вовлечённым в несправедливую игру вечных сил. Он

почувствовал, что стоит здесь не один…

Господин Репейное Семя открыл глаза – рядом, вцепившись в штакетник

руками, вытаращившись глазами, устремившись мыслями… да что там

говорить, всем существом своим и телом подавшись туда… туда, в чёрный

квадрат (да-да…в зубах навязло)… туда, в чёрный прямоугольник окна – стоял

кассир, рыбак, созерцатель дерев, молодой человек Эраст. Потрясённый

открывшейся его воображению картиной, он не замечалгосподина Кабальеро,

не замечал его, как и ничего вокруг.

«Как в кино», – сказал сам себе отставной доцент, переложил зонтик в левую

руку, а правой прикоснулся к серому берету (серому, не потому что все береты

ночью становятся серыми, а потому что Время высерило его, а Сирени всё

равно – высеренный у тебя берет, выбеленный или и берета уже совсем нет –

рубит она под корень, невзирая на берет1), прикоснулся к серому берету, сказал

«Моё почтение» и оставил, не отозвавшегося на приветствие влюблённого

мечтателя, и растаял в сиреневом, сиреневом мареве.

1Это и была та месть, которой отомстили Сирень и Время Репейнику, за то, что ещё будучи Лепушком, он не

заметил их.

65

Тихонько скрипнула дверь.

Сцена третья

О целях любви и пределах её стремлений, о горячих дуновениях Нота и

прохладных проникновения Зефира, о светлых бликах и глубоких тенях и о

Луне, которая упала и разбилась вдребезги.

Не знаю, Лиза… ты, готова? Если готова, будем продолжать. Тебе же

хочется знать, чем это закончится… или, не так! тебе же надо, чтоб всё это

скорее закончилось? а мне тоже надо заканчивать эту историю, потому что

давно ждут другие.

Итак: «А ночью?»

О, Агнесса, помоги!

Жениха мне покажи!..

Ночью ничего не могло устоять перед разлагающим вторжением сиреневого

куста… и внучка, намучавшись с деепричастными и рибонуклеиновыми

кислотами, наслушавшись бабушкиных оракулов и наставлений,

насмотревшись на дёргающегося, как от падучей болезни, петуха, нанюхавшись

всё тех же сиреневых благоуханий и метеоловых благовоний, впадала в

любовное исступление и не могла никак, снова, заснуть. Трогала себя, а потом,

наконец, засыпала и ах! Оле-ой, Оле-ай, Оле-эй!… и ах! когда упадали завесы,

сиреневые, как сиреневый букет, который дарит своей возлюбленной

возлюбленный, чтоб вместе, соединившись в одно однообразное одно, искать в

кружевных кружевах…

Всё четыре, всё четыре,

Всё не вижу я пяти…1

…искать в кружевных кружевах венчик о пяти листках.

Когда упадали завесы, являлся он… в ржавом фраке с фиолетовой

манишкой… Сначала он заглядывал в окно, потом Лиза слышала, как

открывалась входная дверь, как он проходил по передней комнате, мимо спящей

бабушки (ах, бабушка!) и мимо журчащего фонтана на стене; видела входящего

его в свою комнату… ах! он подходил к кровати и смотрел на неё, и от взгляда,

румянец, тот, который, как мы думали, набросал соблазнитель Морфей, от его

взгляда румянец заливал щёчки, и по телу расходился то жар, будто брат

Зефира, быстрый Нот, приносил из пустыни горячие дуновения; то пупырышки

покрывали руки, ноги, грудь, живот и спину, будто брат Нота, прохладный

Зефир, забирался под накрахмаленную простыню. Ах, это был не Нот, не Зефир

1неизвестные стихи неизвестного талантливого поэта.

66

– это был он, это его мягкие, нежные пальцы прикасались, гладили, вели в

лабиринты, по потаённым дорожкам, запутанным, в которых так щемящее-

сладко путаться; его губы, сильные волшебной силой дарить проникновения,

дарить сплетающуюся радость, припадающие, приникающие; это с ним: взад и

вперёд… светлые блики, глубокие тени… взад и вперёд…

Но, что это? Кто это? Чьи это глаза? Кассир Эраст!.. он пронзительно