Сиреневая драма, или Комната смеха

вскочить ячмень; ему кошка перебежала дорогу, он услышал как кукушка

закуковала в неурочное время – загадал желание «сколько ждать», а она

куковала, куковала, куковала, будто радист забыл её выключить и, мало того,

наложил истошное её кукование на крик припадочного утреннего петуха; ему

икалось; хорошо, хоть он не споткнулся на левую ногу о камень «зэт»,

торчащий из мостовой (камень кто-то предусмотрительно убрал, может,

прочитав нашу теорию случайностей). Все эти приметы, конечно же, имеют

свои объяснения и свои средства избежать последствий, но Эрасту было не до

этого. Он ждал окончания работы и в глубине души призывал хоть какие-нибудь

высшие силы, чтоб они: «…может, отключили электричество,чтоб вывести из

строя моторы, вращающие Колесо и катящие в Лабиринтах тележки, или чтоб,

может, не знаю, пусть хоть снег выпадет на голову, или хоть-что-бы-нибудь, -

думал он, – хоть что-нибудь!» – думал Эраст, только бы, только бы бежать туда…

Но ни свет не отключали, ни снег не падал, и хоть что-нибудь тоже не

происходило.

Наконец пришёл-таки господин Время, распорядился об окончании

рабочего дня и пошёл дальше, а влюблённый кассир Эраст бросился, обгоняя

его, к штакетнику.

Летали капустные мухи и моль, под названием «Перстянка сиреневая», и

везде устраивали посиделки постоянные статисты – сильфы и эльфы, и отвсюду

звучало:

– …жывотное!

– Учи албанский!

– Боян…

69

– Это склисс, он ничей.

– Ужоснах!

– Ржунемагу!

– Выпей йаду, аффтор, и песши исчо!

– ацтой!

– Ниасилил?

– Где ж ты берёшь эту траву?

– Аццкий сотона!

– Фсем фтыкать! Фтопку!

– Киса, ку-ку…

В палисаднике никого не было (так всегда никого не бывает, когда

приходишь раньше Времени, когда «ещё не время».). Скамейка стояла пустая,

как та глазница, которая пустая у аццкого сотоны, а сирень походила на

терновый куст с пламенем в глубине (отражение солнца на исходе дня), которое

полыхало и требовало вывести народ из Египта новых и всё новых

любовных страданий, поклонений и жертв. В окошках мелькали то лёгкая тень,

то скользкий блик… однажды показалось даже – он увидел её глаза и прочитал

в них тоску по счастью, такую же, которой тосковал сам, и хотелось сказать,

крикнуть, позвать, набраться храбрости, зайти, постучать… но храбрости не

набиралось, а только мучили разные: «а если, а вдруг, а может, а может быть…»,

– и пока мучили, подошло Время. Тогда вышла бабушка и на немой его

(Эраста), мучительный, всегдашний вопрос «Ещё не время?», ответила тоже

немым ответом «Ещё не время, но близится… уже скоро», – и выразительным

взглядом посмотрела (ах, бабушка!) туда, в дом, где за окнами внучка Лиза…

нет-нет – она не зубрила сцепив алмазные зубки: „Cirsiumarvense“,

„Asteraceae“, „Cirsiumheterophillum (L.) Hill“, нет! она сидела затаив дыхание, и

лежала уставясь в потолок.

«Ещё не время, но близится… уже скоро». Господин Время только

улыбнулся: «Эти смешные люди… им всё кажется, что они что-то могут

наперёд угадать». Господин Время улыбнулся и пошёл дальше. А у молодого

человека чуть не выскочило сердце… да что там чуть не выскочило -

выскочило! и бросилось к ногам внучки, и давай трепетать, и давай биться – так

хотелось приблизить это «уже скоро», так хотелось, чтоб это «уже скоро»

скорее пришло.

После того как сердце вскочило назад, Эраст ещё долго стоял у штакетника:

всё может быть: скоро – это и завтра, это и через час, и через минуту, и сию

секунду.

Уже и бабушка ушла, отсидев своё, и солнце перестало полыхать в кусте, и

стало смеркаться.

Как медленно время ползёт!

как мне не везёт, не везёт!

как мне не везёт, не везёт!

70

Как медленно время ползёт!

Вот такие стихи – неизвестно кто их аффтор (слышало ли их Время? можно

и обидеться) – лезли в голову влюблённому.

Влюблённый шёл домой и оглядывался… оглядывался… и пил вечерний

горячий чай, и оглядывался, и духом уносился туда, к штакетнику, и всё ему

казалось: тихо скрипнув, открывается дверь…

Либидо сталкивалось с Фрустрацией и проливалось мощной и томящей

Сублимацией. Эраст впервые писал стихи:

В напряжении сидит зелёный кузнечик.

Его любовь – не знает границ,

Но время не идёт и не идёт,

А он стрекочет и стрекочет,

От напряжения любви.

Она его не ждёт.

Ему не везёт,

Ну, что ж…

Но тут и Сублимация покинула его, – в глазах стояли глаза, тоскующие по

счастью, и несчастный побежал…

Когда он подбегал к палисаднику, механик сцены опустил на Луну тучу, и

Эраст, в кромешной тьме, ухватился за штакетник; а когда механик (как и было

указано в его партитуре) снова высветил Луну, Эраст (согласно пьесе) уже не

видел ничего, и тогда-то он не увидел и господина Кабальеро, стоящего тут же,

со своими собственными insinuare1 Только чёрное окно видел без ума

влюблённый (как будто можно быть влюблённым не без ума).

Минутная стрелка, на часах городской администрации, рассталась наконец с