Сирийская жара

— Так и есть. Опыта работы на спецслужбы у меня не слишком много, — он ухмыльнулся, и лицо дернулось в тике, наверное, от контузии, проявлявшейся в нервной ситуации. — Я потерял ориентиры, — пробормотал курд. — Понял уже, что американцы нас разменяют, меня фактически оставят туркам. Никакой защиты, а уж тем более обещанных денег я и в глаза не видел. Швейцарский счет кажется мифическим. В этой обстановке где я воспользуюсь деньгами? Если бы вы не появились сейчас, то месяца через два я бы оказался далеко отсюда. Где спрятаться, не знал, но что бежать надо, уже решил. Я не Апо[15], мелкая сошка, меня бы не стали разыскивать по всему миру и давить на правительства государств, чтобы те гнали меня изо всех этих стран, как шелудивого пса, как было с Оджаланом. Но самый главный вопрос к вам: что будет со мной, если я перейду на вашу сторону? Тоже бросите меня, когда отработаете?

— Гипотетически, — Егоров почесал голову, от песчаной пыли зудело все тело, — мы могли бы тебя забрать к себе хоть сейчас и обеспечить полную безопасность. Но при условии, что ты обладаешь колоссальным пластом информации, которую мы смогли бы использовать еще несколько лет, пока она актуальна. Это вариант. Однако ты не можешь не понимать, что куда выгоднее, чтобы ты продолжал дурить американцев и сообщал оперативную информацию нам, как можно дольше находясь здесь. Так?

— Вы готовы забрать меня сейчас? — вскинулся Салар, но сник. — А дядя? А семья?

— Жена с детьми уже не в Ираке. Скорее всего, мы вывезем ее в Россию. С дядей сложнее. Его не отпустят пока что. Карайылан должен иметь гарантии, нам нет резона водить его за нос. Он не потерпит шпионов у себя в РПК и их родственников. Но если ты дашь согласие и останешься, через время Карвана освободят, у нас будут развязаны руки, при его свободе перемещений появятся варианты его эвакуации.

— Долго это не продлится… — загадочно сказал Салар.

— Что именно?

— Нас тут не будет. Дело нескольких месяцев.

«Вот мы и подошли к самому главному», — подумал Егоров, потянувшись к пачке сигарет, лежащей рядом с Горюновым на камне. Вася закурил, сдержав кашель, чтобы не вызвать боль в лопатке, и сквозь дым посмотрел на лицо человека, загнанного в тупик.

Василий вспомнил характеристики эксперта — конформный психотип. Глядя в черные глаза Салара, майор подумал, что она все-таки ошиблась. Все эти психиатрические градации хороши в мирное время. Но, когда с тринадцати лет, а то и раньше все поставлено с ног на голову, смерть не прячется за бабушками и дедушками, за торжественными ритуалами — она стоит прямо перед тобой и пристально смотрит в глаза, она за камнями, за углом дома, она глядит в небо глазами убитого товарища, топорщится грудкой скелетированного трупа, выжженного беспощадным солнцем, и жизнь воспринимается иначе…

Нет, Салар не заискивал, обладал своим мнением, только оно формировалось в единственно верном в данной обстановке направлении — выжить и сохранить семью. Остался голый инстинкт самосохранения, лишенный мишуры доводов и философствований, которые отвалились чешуйками ржавчины от стержня смысла, от животной сути. И потому курд готов идти за любым, кто выведет его из огня.

А огонь преследовал Салара, словно однажды он вымок в бензине и, куда бы ни шел, как бы ни старался отмыться, оставленные за его спиной следы горели, пламя устремлялось за ним, пытаясь лизнуть край одежды. Если он остановится, то вспыхнет, как факел. И он шел, хотя не видел пути, не имел мотивации идти, его гнали инстинкты.

Весна 2019 года. Москва

На экране телевизора в кабинете Ермилова возникло темноватое изображение. Ссутулившийся человек говорил на незнакомом языке. За кадром слышался перевод Горюнова и сдавленный от боли и нервозности голос Егорова.

Ермилов уже несколько раз проглядел видео, теперь смотрел вместе с майором. Василий выглядел неплохо, только морщился, если приходилось двигать левой рукой, сидел на стуле боком, чтобы не касаться спинки.

К счастью, ранение обошлось без осложнений, хотя, когда они вернулись в Хмеймим на рассвете, врач тут же взял Васю в операционную, извлек еще мелкие обломки кости, которые могли потом наделать бед, сколотую лопатку зачистил, рану промыл и зашил, оставив дренажную трубку, с которой Егоров и прилетел в Москву. Ему еще предстояло ее вынуть. Там же в полевом госпитале влили в вену убойную дозу антибиотика, и Василий до сих пор был словно не в себе.

Отлежавшись сутки после операции, Вася вылетел в Москву, распрощавшись с Горюновым и Зоровым. Он вез с собой видео- и аудиозаписи и винтовку с глушителем, сошкой и ночным прицелом, который все же раздобыл в машине курдов. Салар отдал все это безропотно, без сожаления и со снисходительной грустной улыбкой. Для него оружие стало чем-то вроде зубной щетки.

— Меня, разумеется, не посвящали в детали, — говорил курд на видеозаписи, — но этого и не требовалось. Только дурак не поймет. Оставаться на базе, охранять — вот задача для меня.

— На базе? — переспросил Горюнов.

— На базе в Манбидже. На американской базе в Манбидже, — громче повторил курд.