Сиротка. Слезы счастья

– Давай дождемся решения суда, любовь моя… Боже мой, как жарко! Тебе не жарко? Мы чувствовали бы себя намного лучше, если бы разделись. Тебе так не кажется?

– Мин, прости меня, но сейчас неподходящий момент для того, чтобы забавляться. Не хочется тебя обижать, но я сейчас не в состоянии как следует оценить твою наготу.

– В состоянии ли ты ее оценить или не в состоянии, а я сниму с себя одежду.

Вскоре Эрмин уже предстала перед своим мужем в костюме Евы. Она выглядела очень эффектно на фоне контраста между темнотой и золотистым пламенем свечи. Ее длинные распущенные волосы были похожи на водопад из жидкого золота. Взгляд Тошана остановился на ее круглой груди, а затем скользнул по линии бедра. Эрмин с легким вздохом снова легла рядом с ним.

– Зрелище стоит того, чтобы на него посмотреть, – сказал он безразличным тоном, – но у меня складывается впечатление, будто я ребенок, которого ты хочешь утешить конфетками.

– Дурачок! – прошептала Эрмин. – Ты еще никогда не сравнивал меня с конфетой. Тошан, мне всего лишь хотелось бы вернуть тебе твое мужество. Вспомни о том, как мы разъезжали по дорогам Онтарио и всей душой надеялись разыскать Киону. Ты снова и снова говорил мне, чтобы я не сдавалась, чтобы я верила в будущее. Тот злонамеренный парень мог ее изнасиловать, покалечить и даже убить – ее, нашу с тобой милую сестренку. Мы не осмеливались заговаривать о том страхе, который нас терзал. Горе могло произойти в любой момент и в любом месте. Нам нужно прежде всего дорожить той единственной настоящей ценностью, которую мы получаем при рождении, а именно – жизнью. Нашей собственной жизнью, жизнью наших детей и всех остальных людей, которых мы любим. Сегодня вечером я очень испугалась и разозлилась, когда увидела, что эти негодяи сделали с нашим домом, однако самым главным для меня было то, что ты цел и невредим. Я смогла прикоснуться к тебе, поговорить с тобой… Все остальное не имело значения. Когда я ехала сюда, меня охватила невыносимая тревога, потому что я воображала себе, что может случиться самое худшее – ну, то есть я могу тебя потерять. Дом, вещи ведь можно восстановить, отремонтировать, привести в порядок, а вот жизнь погибшим уже не вернуть. Раз уж ты жив и здоров, то никакие Пьеры Тибо всего мира не смогут отнять то, что тебе принадлежит. Они не смогут отнять у тебя земли на берегу Перибонки и твою жену, которая тебя очень любит.

Она поцеловала Тошана в щеку и затем в уголок рта, ласково засунув ладонь под его рубашку через отверстие между ее пуговицами. Ее тонкие пальцы прижались к его груди, к сердцу: они, казалось, прислушивались к его ударам. Тошан, все еще не придя в себя после пережитого нервного потрясения, хотел было остаться глухим к этим осторожным намекам, однако сладковатый цветочный аромат, исходивший от его жены, заглушил запах горелой древесины и пепла. Эрмин снова поцеловала его, и прикосновение ее губ ослабило терзавшую его душу горечь.

«Эрмин права. Мне необходимо быть мужественным! – подумал он. – Я не должен капитулировать. Я не должен делать этого во имя памяти моего отца, Анри Дельбо, во имя уважения к Тале-волчице, которая когда-то жила здесь, между рекой и горами. Я нахожусь у себя дома, эти деревья – мои друзья, они будут согревать меня еще много лет, и когда-нибудь у меня будет самая лучшая собачья упряжка во всей стране. А сани я себе сделаю другие и стану зимой ездить на них с радостными криками по льду озера Сен-Жан. Буду ездить на них до конца своей жизни».

Словно бы желая чем-то закрепить это свое решение, он лихорадочным движением прижал к себе Эрмин. Под своими ладонями он почувствовал ее теплую бархатистую кожу, нежность ее женского тела.

– Погоди-ка! – пробормотал он, начиная поспешно стаскивать с себя одежду.

Раздевшись догола, он выпрямился во весь рост, протянул руки к ночному небу и издал крик, в котором смешались гнев и ликование. Он стоял на своих крепких ногах с выпуклыми мускулами, выгнув спину. Его освещало тусклое пламя затухающего костра. За прошедшие двадцать лет он не изменился. Он был похож на великолепную бронзовую статуэтку, и когда-то давно зимним вечером это очень взволновало молодую влюбленную девственницу, оказавшуюся наедине с ним в окружении лиственниц. Эрмин смотрела на него изумленными глазами, от волнения к ним подступили слезы. А еще ее охватило первобытное желание – желание отдаться, издавая стоны удовольствия, этому красивому мужчине, который был ее мужем, но при этом – никогда раньше так, как в эту драматическую ночь – являлся повелителем леса.