Сиротки

Вилем бережно уложил отца на землю, вскочил и понесся сквозь дым и пепел к темной фигуре. Всадник уже спешился одним ловким прыжком и шел мальчику навстречу. «Разве у Хроуста черные волосы? – удивился Вилем, когда порыв ветра разогнал копоть. – И где повязка на глазу? И почему в руке – меч, а не знаменитая палица?»

От ужаса он застыл как вкопанный. Высокий мужчина с бледным, как у отца, худым лицом, облаченный в черное и сутулившийся, точно ворон, остановился напротив. В глубоких глазницах светились две белые луны, будто глаза кошки в темноте. Об этом человеке Лютобор тоже рассказывал – но то были страшные истории.

– Ну? – каркнул Свортек и широко ухмыльнулся.

Тощее тело Вилема пронзила боль – на мгновение он подумал, что колдовство Свортека уже отправляет его вслед за отцом. Но боль отступила, и следом пришла оглушающая ярость. Угловатая фигура кьенгара, его испачканные в грязи руки и ухмылка хищника уже не пугали мальчика – его поглотило другое.

Ненависть. Ненависть.

Белое лицо отца, туча стрел, торчащих из его груди…

Ненависть!

Вилем схватил с земли большой камень, размахнулся и швырнул в мага со всей силы.

Свортек даже не попытался увернуться. Камень ударил его в грудь. Кьенгар зашипел, покачнулся, но устоял на ногах и снова уставился на мальчика.

«Ну, что же ты! Убей меня!» – вопил Вилем про себя, но из его уст не вылетало ни слова. Свортек тоже молчал. С его рук не срывались ни летучие демоны, ни сгустки огня. Лишь ветер ерошил патлы, да беспокоился конь за спиной.

Глаза Вилема застлала пелена. По телу прошла дрожь, рот против воли скривился, и маленький хинн осел на землю, рыдая и воя. Когда он поднял голову, Свортек уже исчез.

– Отпусти его, мальчик.

Вилем вцепился в труп отца еще крепче и зарычал. Кто-то встряхивал его раз за разом. Низкий голос уговаривал его уже целую вечность. Чужак был не один: несколько человек ходили по двору Лютобора и переговаривались, но Вилем даже не пытался прислушаться к их словам. Ему было все равно. Только этот громкий голос, низкий и мощный, как горн, не желал убраться ко всем чертям.

– Отпусти его, маль…

– Оставь меня в покое! – заорал Вилем и попытался наугад пнуть незнакомца, но сильные руки вдруг подхватили его за шкирку и протащили по земле, заставив выпустить тело отца из рук. Вилем завизжал. Он раскрыл глаза, чтобы расцарапать и разбить морду обидчику, но яростные слова застыли на его губах.

Единственный зрячий глаз, не скрытый повязкой, смотрел на него строго, но без злости. Палицы в руках воина Вилем не увидел, зато рассмотрел на плаще нашивку в виде рогатого жука.

– Ян Хроуст? – глупо спросил он. – Я сплю?..

– Лучше бы спал, – печально ответил Хроуст. – Как тебя зовут?

Вилем на мгновение опешил: редко кто интересовался его именем, стоило людям рассмотреть чужеземное лицо. Но Хроуст терпеливо ждал ответа, пристально глядя на измазанного в грязи и пепле мальчишку.

– Я… Вилем… Латерфольт.

Впервые в жизни он назвал себя Латерфольтом вслух, еще и перед героем своих грез. Героем своего отца, бездыханного на выжженной земле.

– Увы тебе, Латерфольт, – отозвался Хроуст. – Ты пойдешь со мной?

Шарка не помнила, как они добрались до особняка. Ее словно разделили надвое: одна Шарка, опьяненная, не помнящая себя, утопала в любви и желании, вторая же смотрела историю бастарда и его семьи, как сон наяву.

Латерфольт не заметил ничего подозрительного. Он явно был не в состоянии вообще что-либо замечать. «Пойдем домой», – прошептала Шарка, пока за ее пеленой блаженства маленький Вилем рыдал у трупа отца. Взрослый Вилем послушно подхватил ее на руки и понес в особняк.

В комнате было светло: луна благоволила этой ночи. Латерфольт запер дверь на ключ. В серебряном свете блеснули его широко распахнутые глаза. Он стряхнул с себя хиннский плащ, прошелся прямо по нему и бросился на кровать к Шарке, все еще одетой в нелепое грязное платье. Латерфольт припал к ее рту, на сей раз не спрашивая разрешения. Губы его, не встречая сопротивления, скользили все ниже, к шее, к вырезу платья…

– Латерф, – прошептала Шарка. В ответ он промычал что-то, продолжая ласкать ее шею и грудь. – Латерф! Подожди!

– А? – он поднял голову. Лишенное всякой мысли лицо егермейстера вдруг стало невинным, детским, несмотря на худобу, оспины и бороду. Таким же, как, наверное, было у маленького Вилема, когда отец обещал ему, что Ян Хроуст победит и признает его Латерфольтом.

На глазах Шарки выступили слезы. Она уже давно чувствовала их, даже там, на берегу, пока он целовал ее, не подозревая, что она видит внутренним взором. Она спрятала лицо в ладонях.

– Шарка, – растерялся Латерфольт. – Я сделал что-то не так?

– Нет, просто…

Вилем, маленький изгой Вилем, баюкающий на коленях окровавленную голову отца, стоял перед ее глазами.

– Я не могу… Ты же знаешь, кем я… Что я… Я грязная! – Шарка наконец отняла руки от лица. Слезы в глазах размыли Латерфольта, но она все еще видела перед собой испуганного мальчика.