Сиротская Ойкумена

– Это неправильно! – завопил в сердцах Постников, но огонь в очаге предостерегающе полыхнул, а огненный Ефремов сквозь хруст усиливающегося пламени назидательно произнес:

– Зря вы ерепенитесь. Ваша голова теперь легче перышка, если еще не поняли.

– Вы обязаны ее поднять на ноги, или вы бесчеловечная тварь, вот что я вам скажу!

– Перестаньте молоть чепуху. Как бы вам это понятнее объяснить. Вы упали, приятель вспыльчивый мой, в такое место, из которого не существует выхода. Просто некуда выходить – это аномалия, не имеющая больше точек соприкосновения с прежним пространством. Здесь нет хода времени, смерти нет, и воскресения из мертвых, извините, тоже.

– Вы бредите, наверно? – сказал Постников. – У вас жар, это же видно, то есть, я про больную голову, конечно.

– Шутка удалась! Но здесь всегда будет неизменный горный склон и вечный июнь с речкой, текущей из ниоткуда в никуда. Все ваши прежние друзья не могут быть воскрешены, но со временем вы сами освоите искусство заселять мертвые скалы всеми формами жизни. Даже не заметите, как это начнется с вами.

– А вы-то сами, вы-то? На пенсию собрались, что ли? – грубо спросил Постников.

– Я слышу в последние годы лишь отвратительные песни хаоса, – произнес старческий сгусток. – Знаете, кем я ощущаю себя в последние двадцать лет? Жутким нечеловеческим существом. Измятым и безобразным страшилищем – вроде тех болотных людей, которые утопли в торфяном болоте пару тысяч лет назад. И мне не кажется, что ваша жизнь окажется очень уж долгой. Вообще, могли бы и спасибо сказать, что сам пока еще живы! Да о чем с вами говорить – пропадите вы пропадом, скучно!

Постников с силой лягнул решетку и закричал: – Нет, ты вернешь ее, или я подожгу дом, а лучше устрою запруду – и река тебя затопит к чертовой матери! Шагу отсюда не сделаю, пока не поставишь ее на ноги! Я тебе устрою здесь такое, чего ты в жизни не видел, старый хрен!

– Вот и помогай всяким олигофренам. Да пошел ты, гаденыш! – отозвался сфероид и далее общаться решительно не пожелал, сколько гость ни окликал его. Огонь в камине иссяк и в одну минуту подернулся багрово-черным покрывалом пепла.

– Идите к черту с вашими Альпами, от них на рвоту позывает! – проворчал Постников.

Дело принимало далеко не радостный образ. Все оказалось напрасным, все было кончено. Он яростно хлопнул дверью и вышел к речушке, где сел на землю и принялся бросать в воду мелкие камушки.

«Неужели все впустую? Столько пройти, чтобы не найти никого и повстречать иллюзию, аттракцион для детей? Неужели и на самом деле конец?».

Ему хотелось лечь и не шевелиться. Как Аннушка. Но здесь одна странность привлекла его внимание. Швыряемые его рассеянной рукой камушки и гальки не спешили тонуть в хрустальном потоке или падать в траву, проскочив по воде блинчиком. Они вздумали отчего-то зависать в воздухе, а потом и вовсе медленно всплывать очень высоко кверху, туда, где облачные вихри свивались в кисейный ажур. Среди бликов, отражаемых от реки, в воздухе, как обрывки газет на пляже, запестрели обрывки текстов таинственного смысла, начали прошмыгивать, как мыши вдоль плинтуса, математические символы и прочая заумь, лезущая ниоткуда в избытке. Резала глаза вся эта пестрота сильно, но ведь их было не зажмурить – нечем.

Постников прикрыл глаза рукой, и в эту самую минуту воздух над ручьем зашевелился, как подогретый пар, и песок, нанесенный потоком на берег, поплыл невесомой пеленой по воздуху. В ее мелкозернистой ткани прорисовался тонкий столб синеватого света. Из него посыпались многочисленные искры, как при аварии на ЛЭП, и закрутились над водой легким веретеном. Оно завертелось еще быстрее, стало вытягиваться и приняло человекообразную форму. Песчинки пустились вокруг него вкруговую, словно звезды вокруг центра галактики, и начали свиваться в картину, как проступающий на бумаге фотоснимок, и вдруг стали трехмерным портретом женщины.

На Постникова смотрела голограмма – или как это называется. Молодая женщина, глаза серые, ужасно знакомые.

Постников так и замер с камнем в руке, забыв обо всем, потому что это была Ольга. Дочь. Разве что повзрослевшая.

– Вот и ты, – сказала она. – Привет, пап. Еле нашла этот пузырь – хорошо, что кабель был прочно упакован внутри горы!

– А что, разве гора уцелела?

– Ну, кое-что там осталось, но смотреть я бы не советовала – зрелище так себе.

– Да мне и на тебя сейчас смотреть больно. Что с тобой стряслось такое, дочь?

Та, которую он помнил ребенком, находилась теперь от него в двух шагах. Она, конечно, не помолодела, да еще состояла из каких-то искр и светящейся плазмы, но черты фамильного сходства, конечно, оставались налицо. И голос.

Ольга приблизилась, безмолвно протянула руку, и ее прозрачные пальцы неощутимо прошли сквозь его ладонь.

– Ты ли это? Ты… фантом? – в изумлении пролепетал Постников. – Постой, что за чушь я несу, ты… нематериальная теперь, оцифрована, верно?

Фантомная женщина снова пришла в движение и без слов поманила Постникова за собой, он последовал за ней обратно в дом.