Сироты из Безнебесья, или Дети невидимого света

Знаешь, кем он был в Большой Семье? Нет, ты не знаешь…

Был Шамураф баш бозаком, еще в стародавние годы, когда мы сломили вас, а ведь и по сей день монументальная статуя Шамурафа высотой в семьдесят саженей украшает площадь Ассальефа. Отцы Большой Семьи даже почитали саблю эвонтихантских баш бозаков оружием, которое помогло им удержать власть и даровало победу над Старшими Сыновьями, что задумали превзойти их, вот видишь?

История тысячелетней давности вновь грозит повториться… вот-вот, уже близок час. Но я, кажется, хотел рассказать о Шамурафе, хотя биография его коротка. До того, как он воевал в рядах баш бозаков на стороне Отцов Большой Семьи, о нем нет никаких конкретных сведений, а после того его жизнь была размеренной и скучной, без суеты.

О вашем собрате Шамурафе наш великий поэт, чьего имени я не помню, сочинил весьма бездарную поэму, он не владел пером с тем мастерством, с каким Шамураф владел саблей, а ведь мастерство это заслужило ему величайшие почести в Большой Семье. И он был участником многих кровопролитных битв, кажется, убив несколько сотен собственных соплеменников и брусбартов из Большой Семьи.

Да, примечателен эпизод битвы за Ассальеф, в котором автор старательно пытается описать неуклюжим слогом движения Шамурафа, автор утверждает, будто перед битвой мастер был погружен в мистическое молчание, сосредоточенный и окутанный безмолвием, в состоянии предбоевого транса…

Когда же на улицах Ассальефа началась резня, в своих длинных одеждах, традиционных для племени чхотов – а Шамураф был чхотом! – он ступал беззвучно как тень среди криков и звона клинков, он предал свои Члены и Дух свой Богу Мушамаиму, Богу Войны Чхотов, и вступил в схватку с врагами Земных Отцов на лабиринтообразных узких переулках Ассальефа, идя против течения толпы…

Знаешь, дитя, в Ассальефе по географическим причинам гнездится множество птиц, и вот, как утверждает автор поэмы, одна из них, вид ее не уточняется, пугается звуков боя и взмывает в воздух, при этом обронив в гущу смертоубийственной рубки одно из перьев…

Кадомосто прикрыл глаза, словно пытаясь визуализировать в уме сцену из прошлого, при которой не присутствовал.

– …но это перо не коснулось земли, нет, напротив, оно неожиданно завертелось в расписных воздушных потоках Шамурафской сабли… могу себе вообразить, что брызги крови хлестали отовсюду, а бедное перышко металось себе, окропленное и захваченное стремительным вихрем, сбиваясь с намеченной траектории, оно на мгновение застывало, но очередной взмах Шамурафской сабли утягивал его обратно в смешение, в путаницу воздушных масс, где оно дико крутилось, плясало, сверкало, опять крутилось, застывало, на личном примере демонстрируя принципы тормозящего противодействия, то опять кружилось и металось, то неожиданно оказывалось на противоположном удару сабли краю, куда его на фокуснический манер утягивали цепкие инерционные силы… да, а затем резко взвивалось, как пламя свечи, очерчивая идеальный полукруг, блуждало и опять опадало, словно снежинка, аккомпанируя прерывающимся воплям и звону стали!

Да, и в том, как это перо переливалось и играло в лучах света, преследуя опережающую его на шаг саблю, и в блеске пера и в сверкании самой Шамурафской сабли можно было угадать отражения перекошенных лиц и последние мгновения жизни дураков, что встали на пути Шамурафа.

Когда же он изрубил их, нанося хирургически точные удары, то перо медленно опустилось на окровавленную улицу к босым ступням застывшего Шамурафа, окруженного десятком обезглавленных, обезрученных, обезноженных и попросту обезображенных ранами тел.

Кадомосто открыл глаза и внимательно посмотрел на Кухпата пронзительным взглядом маленьких темных глаз.

– Но сам Шамураф, одежды его и его сабля не испачкались даже каплей крови, а выглядели так, как выглядели до начала сечи.

Вот такая вот история, о которой вы позабыли, да.

И мастерство Шамурафа быстро привлекло к нему внимание, а его дикарский облик и одежды чхотов сменились цветами и тканями Большой Семьи Ассальефа, в которой он служил телохранителем многообещающих Младших Сыновей на протяжении следующих сорока восьми лет своей жизни!

– Хотя сам Шамураф, по утверждениям биографов Семьи, был равнодушен к хозяевам, не участвовал в жизни их, не учил их язык, однако он обучал просящих мастерству, а также полюбил искусство чашесажания, выращивания хрупкой карликовой растительности в горшках, да, по словам биографов, эта практика умиротворяла мастера до самой смерти.

Кадомосто пожал плечами, приглаживая роскошную бороду ладонью, и взгляд его блуждал в небе среди чаек.

Он поднялся из-за стола, низкорослый и широкоплечий, в скромной панфиле военачальника и облегающем макушку с гребневидным выростом головном уборе, приблизился к краю утеса, взирая на продолговатое Эвонтихантское море.