Сироты вечности

Дэн попытался вскрикнуть, но зубы тщеславия вонзились в щеку, и вместо него завопили мы с твоей матерью. Наконец режиссер не выдержал, на экране возникла рекламная заставка, и твоя мать спросила:

– А что на других каналах?

– Ничего, – выдавил я. – Уверен, там нет ничего подобного тому, что случилось с Дэном.

Тем не менее я щелкнул пультом, и мы увидели, как на канале Эй-би-си Питер Дженнингс сражается с розовым, наполовину выпотрошенным кальмаром, который вцепился ему в лицо, и нам потребовалась почти минута для осознания, что кальмар и есть его лицо.

Том Брокау держался до последнего, но вскоре и он уже хлопал ладонями по гребню деспотизма, который неудержимо выпирал из щеки, челюсти и шеи, и Тому пришлось спешно покинуть студию. Мы смотрели в записи. А пока канал Эн-би-си демонстрировал пустую съемочную площадку, а где-то за кадром выл койот. Звуки издавал Джон Чанселлор, когда его поры начали сочиться слизью.

Наконец я не выдержал и выключил телевизор, к тому же на экране пошла реклама. Я обернулся к твоей матери, и тут накрыло ее.

Я протянул к ней руку и попытался что-то сказать, но во рту пересохло, словно он наполнился жесткими картофельными чипсами. Твоя мать протянула руку ко мне и заорала, но звук с трудом пробивался сквозь заросли китового уса на месте, где раньше были зубы, делая лицо похожим на переднюю решетку «бьюика» сорок восьмого года выпуска. Ее лицо тем временем продолжало слипаться, сочиться и деформироваться. Я почувствовал, как задергалось мое лицо. Приложил ладони к щекам – но щек больше не было. На их месте выпирали какие-то мясистые, пульсирующие виноградины, а то, что торчало изо лба, заслоняло обзор левому глазу.

Мы с твоей матерью посмотрели друг на друга еще раз, завопили и бросились к зеркалу в ванной.

Сразу скажу, Питер, что тебя пандемия нисколько не затронула. Когда мы снова обрели способность соображать, то кинулись в столовую и с трепетом заглянули в колыбель, и там лежал все тот же красивый и здоровый десятимесячный малыш, что и полчаса назад.

Ты посмотрел на нас и заплакал.

Я не собираюсь ничего скрывать от тебя, сынок. Из моего лба торчали кровоточащие роговидные наросты из плоти, которые достаются неверным супругам. Несколько недель мы не догадывались о причине, классификация заняла какое-то время. Но времени было достаточно. Перемены оказались неотвратимы – не окончательны, как выяснилось вскоре, но неотвратимы. Пути назад не было.

Мясистые виноградины на щеке и шее впоследствии были названы папилломой Вараввы, кто бы, черт его подери, ни придумывал эти названия. Возможно, главный врач службы здравоохранения. Как бы то ни было, папиллома Вараввы появлялась только у того, кто не совсем правильно поступал с чужими деньгами. В моем случае это были всего лишь несколько тысяч баксов, которые я забыл указать в какой-то жалкой налоговой декларации. Но видел бы ты фотографии Дональда Трампа в «Нэшнл инквайрер» на следующее утро! Он выглядел как ходячая гроздь винограда, только совсем неаппетитная, потому что сквозь кожу просвечивали вены, гной и все остальное.

Китовый ус, как выяснилось позднее, вырастал у любителей перемывать кости ближним. И если рот твоей матери походил на решетку от «бьюика» сорок восьмого года, то изо рта Барбары Уолтерс, Лиз Смит и им подобных, если судить по просочившимся фотографиям, таких «бьюиков» торчал целый гараж.

Глаз Квазимодо и челюсть богомола достались ей из-за бытовой жестокости, скрытых расовых предрассудков и приобретенной глупости. У меня были те же симптомы. Почти у всех они были. Спустя месяц я мог утешаться только тем, что на мою долю достались всего лишь рога прелюбодея, умеренное количество папиллом Вараввы, челюсть богомола и зачаточная форма хоботка Разера. Костяные наросты вялости и безразличия торчали над глазами надбровными дугами неандертальца, а проказа лжеца поедала левое ухо и оставшуюся часть левой ноздри, пока я не научился ее контролировать.

Я снова повторюсь, Питер, что тебя зараза минула. Как и большинство детей до двенадцати лет и поголовно всех младенцев. Твое личико смотрело на нас из колыбельки, и оно было безупречным.

Безупречным.

Эти первые часы и дни дались нелегко. Люди кончали жизнь самоубийством, сходили с ума, но большинство сидело по домам и смотрело телевизор.

Правда, теперь он больше напоминал радио, потому что никто из телевизионщиков не осмеливался встать перед камерой. Поначалу они показывали на экране старую фотографию репортера или ведущего, а его голос звучал на заднем плане – как в военных репортажах из Багдада, – но это раздражало зрителей, и после тысяч телефонных звонков от картинки отказались, и теперь на экране красовалась заставка телекомпании, пока голос за кадром читал новости.

Объявили, что в десять вечера по восточноевропейскому времени президент обратится к нации, но выступление отменили. Причину объяснять не стали, все и так было ясно. На следующий вечер президент выступил по радио.