Сить - таинственная река

свои симпатии отдали Витьке. Поощряемые взрослыми — Витька не то, что Гусь, не шалопай, работящий парень!

— они охотней, чем прежде, ходили на сенокос, всячески набивались Витьке в друзья и бывали необыкновенно

довольны, когда он брал с собой, давал носить ласты, маску и трубку, в на обратном пути — подстреленную рыбу.

А Гусь томился в одиночестве. Особенно угнетала его размолвка с Танькой. И как это получилось, что он

накричал на нее, когда самому было тошно? Разве Танька была хоть в чем-нибудь виновата? Ведь и он, случись у

Таньки горе, тоже пришел бы к ней — не смог бы не прийти!

Гусь понимал, что он должен попросить прощения за свою горячность, но как это сделать, если Танька не

заходит и даже не показывается на улице? Сережка сказал, что она ни с того ни с сего засела за книги и не ходит

даже в кино. Конечно, если бы не было у Шумилиных бабки, Гусь сам рискнул бы прийти к Таньке. Но бабка... Она

всегда сидит на сундуке возле окна, будто примерзла. Не будешь же при ней просить прощения у девчонки!..

Невольно думалось и о том, что если бы Танька желала ого видеть, она бы нашла время забежать хоть на минутку.

Гусь не знал, что делать, куда себя деть.

Сережка, сочувствующий другу, не раз предлагал Гусю пойти вместе со всеми ребятами на Сить.

— Чего ты все время один да один? — говорил он. — А на Сити знаешь, как хорошо! Немножко поработаем,

потом — купаться... С маской поплаваешь...

Но Гусь взрывался:

— Неужели ты думаешь, что я буду ворошить сено по нарядам этой пьяной сволочи? Да я за Кайзера, будь у

меня сила, всю его опухшую рожу разбил бы!.. Вот кончу восьмой, заберу мамку и уеду в город. Ничего мне

больше не надо...

— Это когда еще будет!..— вздыхал Сережка. — Но разве тебе самому не охота с маской поплавать? Тебе бы

Витька и ружье дал, запросто!

Гусь кипятился:

— Чего привязался со своим лягушечником? Подумаешь — подводное ружье! У меня, может, не такое

будет!..

Витьку Пахомова Гусь невзлюбил сразу и называл не иначе как лягушечником. Невзлюбил потому, что Витька

отбил у него всех дружков, подорвав его, Гуся, авторитет.

Если бы Витька сам пришел к Гусю — другое дело. Но Пахомов и не думал приходить первым, и это злило.

Целыми днями Гусь валялся на сарае или бесцельно бродил по деревне. Он ни с кем не разговаривал, все его

раздражало. В эти дни он острее, чем когда бы то ни было, ощущал внутреннюю потребность покинуть деревню,

где все опостылело, где не осталось верных друзей. С тоской он думал о том, что предстоит вот так терпеть и жить

еще целый год, долгий год!..

Как-то раз, когда Гусь бродил возле старой кузни, его окликнул комбайнер Иван Прокатов.

— Чего надо? — неприветливо отозвался Гусь.

— Давай, Гусенок, лети сюда! — помахал рукой Прокатов. — Да шевели костылями-то!..

Но Гусь не ускорил шаг. Лениво, вразвалочку он приблизился к Прокатову, скользнул равнодушным взглядом

по шестеренкам и цепям, что лежали на разостланном брезенте, и снова хмуро спросил:

— Ну, чего надо?

Прокатов, коренастый и низкорослый, с лицом широким и добродушным, глянул на Гуся из-под выгоревших

бровей и не то осуждающе, не то шутя сказал:

— Экой дубина вымахал, о ходишь — руки в брюки!

Гусь и в самом деле был на полголовы выше комбайнера.

— Ну и что? — с вызовом сказал Васька.

— Да ничего. Пособи-ко мне маленько! — и подал гаечный ключ. — Я уж хотел к тетке Дарье на выучку

идти — поглядеть, как она с одной-то рукой по хозяйству управляется. У меня вот две руки, а не хватает! Другой

раз хоть ногами ключи держи...

— Давай, пособлю, — пожал плечами Гусь.

— Вот эту гайку держи!— указал Прокатов.— А то она провертывается,— и полез в чрево полуразобранного

комбайна.

За первой гайкой последовала вторая, за второй — третья.

— Вишь как ловко вдвоем-то! — удовлетворенно бормотал Прокатов. — Теперь вот здесь нажми... Стой,

стой! Полегче! Ишь, силы-то накопил...

Гусь засопел.

— Волчонка-то, поди, жалко?

— А ты что думаешь? Конечно, жалко,

— Верно, жалко, — согласился Прокатов. — Безобидный был зверенок. Вдвойне жалко, что от паскудного

человека пропал.

Участие Прокатова тронуло Гуся, но он сказал:

— Вот ты знаешь, что Аксенов — паскудный человек, и Пахомов знает, а сделать вы ничего не можете, —

Гусь вздохнул. — А еще коммунистами называетесь...

Прокатов высунул голову из комбайна и сдержанно сказал:

— Ты, парень, такими словечками не козыряй. Мал еще.

— А что, я не правду сказал? Аксенов — пьяница, Аксенов — вор. Все вы это знаете, а он как был

бригадиром, так и остался, как пил, так и пьет. На ваших глазах!

Прокатов соскочил на землю, вытер руки тряпкой, закурил.

— Скоро Аксенова будут судить, — сказал он.

— Будут! — усмехнулся Гусь. — Потому что моя мамка про телку все узнала.

Прокатов нахмурился.

— Мать у тебя — молодец. Это правда... Но Аксенова мы сами не раз предупреждали. И хватит о нем!

Поговорим - ка лучше о тебе.

— Чего обо мне говорить?

— Разве нечего? Видишь ли, иногда неловко бывает на тебя смотреть: большой парень, и силенка есть, а к

делу — боком.

— Я на каникулах. Что хочу, то и делаю.

— Витька Пахомов тоже на каникулах, а каждый день на покосе.