Сить - таинственная река

У Таньки дрожали руки, она боялась прикоснуться к Толькиному лицу.

— Такие, как ты, на фронте бойцов из-под пуль вытаскивали, а ты нос перевязать не толкуешь! А еще

врачом собираешься быть...— в сердцах сказал Гусь и сам принялся за перевязку.

Не обращая внимания на вскрикивания Тольки, он обмотал тряпкой его лицо и взялся за удочки.

— Можно, и я с тобой? — тихо спросила Танька.

— Иди. Не жалко.

Они встали на плот, оттолкнулись от берега.

— А ты знаешь, ведь Пахомовы из города приехали, — сказала Танька. — Насовсем.

— Ну и дураки. Все в город, а они — из города.

Танька хоть и не была согласна с таким мнением, но спорить не стала.

— Ты Витьку ихнего знаешь? — спросила она.

— Нет. А что?

— Он тоже седьмой класс кончил. У него подводное ружье есть. И ласты, и маска.

— У Витьки-то? Врешь!

— Чего мне врать? Сама видела. Он на Вязкую старицу плавать ходил. Кучу рыбы настрелял! Большущих

язей и одну щуку. Он так здорово плавает! ты бы посмотрел!..

Гусь ревниво искоса взглянул на Таньку и усмехнулся:

— Уже влюбилась?

Танька вспыхнула.

— Если хочешь знать, он лучше тебя! — выпалила она.

— Где уж мне! — деланно вздохнул Гусь. — И Лешки-моряка лучше?

— Если ты не перестанешь, я брошусь в реку! — с отчаянной решимостью сказала Танька.

— Бросайся, не держу. Тут, между прочим, крокодил живет — щука такая... Прошлый раз чуть всех нас не

утопила. На голове у нее мох. Не веришь — спроси у Тольки.

Танька молчала. Нет, не о таком разговоре мечтала она, когда шла сюда лесной тропой! Почему все получается

наоборот, совсем не так, как думаешь?

— Больше я тебе ничего на скажу, — вздохнула Таньке. — И, пожалуйста, не думай, что я из-за тебя сюда

пришла. Я из-за Тольки пришла, понял?

— Понял. Но чего же ты с ним не осталась? Беги к нему! Я могу подольше поудить, чтобы вам не мешать.

— Высади меня на берег!

— С радостью! — Гусь резко повернул плот и, упирая шест в твердое дно, быстро погнал его к берегу.

— Беги!

Танька спрыгнула с плота и бросилась в лес, в противоположную от шалаша сторону.

— Ты куда? Стой! — крикнул Гусь.

Но Танька убегала все дальше.

— Вот дура! — Гусь сплюнул в воду, сошел на берег и побежал следом.

За деревьями желтым манящим огоньком мелькало Танькино платье. Какой-то шальной азарт, ухарство —

догнать! — овладели Гусем. Он ринулся в лес и что есть духу понесся напрямик, перепрыгивая через валежник,

пни и низкие кусты можжевельника.

Танька, услышав погоню, обернулась, отскочила к сосне, прижалась к ней спиной.

— Не подходи. Не смей меня трогать!

Гусь остановился в трех шагах, тяжело дыша.

Сейчас он лучше, чем когда бы то ни было, почувствовал, что нет для него на свете никого дороже вот этой

тоненькой девчонки в желтом платьице, девчонки с самым красивым лицом, самыми чистыми глазами.

— Послушай, Таня...

— Уйди! Ненавижу...— она всхлипнула.

— Давай помиримся. Не будем больше так. - Слышишь? Ну? Дай руку!..

Он сжал ее маленькую ладошку и, не отдавая себе отчета, потянул девушку к себе. Она не сопротивлялась. И

вдруг он обнял ее за плечи и неумело, сам пугаясь своей решимости, ткнулся губами куда-то в щеку, возле уха.

Танька вскрикнула и, вырвавшись, кинулась прочь.

Гусь остался на месте. Смотрел, как мелькают ее загорелые ноги, прислушивался к торопливым ударам сердца

и не знал, хорошо поступил или плохо...

Дом Дарьи Гусевой, маленький, покосившийся, с низеньким сараем и крохотным хлевом, стоял на окраине

Семенихи. И крыша, и углы избенки наполовину прогнили. В рамах ни одного целого стекла — все собрано из

осколков и кое-как скреплено, лишь бы не было больших дыр да щелей.

Издали этот домик с жестяным ведром без дна вместо трубы на крыше и замшелым коньком, казался

нежилым, заброшенным. Вблизи же можно было рассмотреть за тусклыми осколками стекол полулитровую банку с

солью на подоконнике, кастрюлю с отбитой эмалью, бутылку с постным маслом и еще кое-какие вещи, которые

неоспоримо доказывали, что изба жилая.

За домом, в сторону леса, небольшой огород, в котором из года в год росло одно и то же — картошка да лук.

Изгородь вокруг усадьбы, под стать домику, держалась еле-еле и густо заросла крапивой. Скотина, видимо,

понимала, что за ветхой изгородью поживиться нечем, и потому туда не лезла, и только аксеновские куры, беспрепятственно проникая в огород, деловито разгребали кусты картошки.

Особенно много набезобразили куры в те дни, когда Гусь с Толькой скрывался на Сити. Раньше хоть Дарья

бывала днем дома, но с началом сенокоса она с утра до вечера находилась на лугах, и куры преспокойно

разгуливали по картофельнику. Возвратившийся домой Гусь застал в огороде все аксеновское куриное стадо.

Даже петух не заметил, как Кайзер перемахнул через изгороди. Когда первая курица истошно закричала в

зубах волчонка, и петух подал сигнал тревоги, было уже поздно.

Кайзеру давно не удавалось погоняться за курицами, к тому же он заметно окреп на полувольной жизни, и на

этот раз перьями да хвостами дело не ограничилось. Три курицы оказались намертво закушенными волчонком.

А от аксеновской избы бежал сам хозяин. Небритый, с опухшим от запоя лицом, дико матерясь, бригадир