Сить - таинственная река

— Какие же это дрова? — Дарья вы-терла руку о передник, села на лавку. — Иван-то Прокатов с бригадиром

заявленье в контору писали, просили, чтобы колхоз дом починил.

— Чей дом? — не понял Гусь.

— Да наш!.. Вроде как я-то инвалид, а ты еще школьник. А изба-то, того и гляди, развалится.

— Ну?

— В конторе и согласилися. Вот и привезли бревна-то. А тес на крышу, бригадир сказал, весной привезут.

Утрось вот тут сидел, сказывал. Халупу, говорит, вашу раскатаем, что годное есть, выберем, а ставить будем из

нового лесу. Платить, говорит, копейки не надо будет, всё за счет колхозу сделают.

— Так-то хорошо бы!

— Да как не хорошо!.. Этот бригадир не барахвостит, раз уж обещал...—Дарья хотела сказать, что, по словам

бригадира, правленцы пошли на это в надежде, что Васька после восьмилетки останется работать в колхозе, но

промолчала. — А вы чего это на улице стояли? — спросила она. — Поди, опять в лес сряжаетесь?

— Конечно!

— Надолго ли?

— На три дня. Седьмого вечером вернемся. Всю Сить хотим пройти...

— А Танька-то разве не приедет на праздники?

— Нет. Сережка говорил, их в Москву на экскурсию отправят...

— Ну!.. Гли-ко ты, и так в городе живет, а еще и в Москву... А я-то думала, может, она приедет, дак и ты бы в

праздник дома был... А уйдешь, так я и стряпать ничего не стану, потом уж если... Ты думаешь, мне легко одной

дома куковать, когда все гуляют да веселятся? В будни легче, живешь, будто так и надо, а как праздник приходит,

сама не знаю, куда себя деть... Ведь не было у меня счастья-то, нисколечко, Васенька, не было!..

Гусь нахмурился. В словах матери, в ее голосе не было жалобы. Но как-то само собой вылившееся признание

о том, что счастье обошло ее стороной, неожиданно сильно задело душу Гуся. И он понял, что на этот раз нельзя

оставлять мать одну на весь праздник.

— Послушай, мама! — сказал он. — Сделаем так. Сходи сейчас в магазин, купи чего надо к празднику да

мне в лес сухариков. Я вернусь шестого вечером, а седьмого с утра мы с тобой постряпаем — рыбник сделаем, ухи

наварим, можно пирожков с капустой напечь. И потом я ребят приглашу — Сережку, Витьку... Ладно?

— Смотри сам, как лучше... У меня ведь одна думка: как жить-то буду, когда совсем одна останусь?.. Не

уезжал бы ты в город-то. Вот и дом справят, дак живи и живи.

— Я никуда не уеду. А если и придется уехать — ты будешь со мной. Одну тебя я все равно не оставлю...

— Ох, кабы так-то было, сынок!

Ноябрьская ночь не летняя. И место вроде бы сухое, за ветром, и костер горит жарко, а все-таки зябко. Витька

и Сережка во сне жмутся ближе к огню, а Гусю не спится.

Прав был Прокатов — властную силу имеет земля, та земля, на которой он, Гусь, убирал хлеб, на которой

шумит вот этот дремучий лес и протекает обжитая бобрами Сить. Его детство прошло здесь, под этим небом, в

тихой деревеньке с разноголосым скрипом дверей, мычаньем коров и пеньем петухов по утрам, с пряным запахом

разнотравья вперемешку с запахами хвои и спелого хлеба.

И сейчас Гусь думал о том, что те, кто когда-то покинули Семениху и теперь приезжают лишь затем, чтобы

запастись на зиму грибами да ягодами, — они предали эту землю, изменили ей.

«А как же Танька? — внезапно прожгла мысль. — Она тоже предала?.. Нет, тут что-то не то...»

Гусь путался в собственных мыслях, чувствовал, что в чем-то ошибается, но в чем именно, понять не мог.

Вспомнилось, как Прокатов сказал об Аксенове- бригадире: ««Не лежала душа к земле — пропал человек».

Значит, жить в деревне, ходить по этой земле, дышать деревенскими запахами — это еще не все. Можно жить

в деревне и предавать ее своею беззаботностью, как предавал Аксенов. А взять Прокатовых или того же Пахомова

Витьку: вырос в городе, а душой весь с этим краем. Зря деревце не срубит. Даже к бобровым хаткам просил не

подходить; запах от следов останется, зачем зверьков беспокоить. И Сережка такой. И Танька тоже такая, сама

призналась, что по речке соскучилась... А Толька…

Перед глазами всплыло красное самодовольное лицо Тольки Аксенова. Ведь друзьями были. Но короткой

оказалась их дружба. Не потому, что Толька труслив, а просто по духу оказался неподходящим. Ему наплевать на

лес, на землю, он их не понимает и не любит, ему бы модный костюмчик, транзистор, легкое житье. Не хозяином

по земле ходит — гостем...

Из костра стрельнул уголь, упал на Витькину фуфайку. Гусь поднялся, сбросил уголь в огонь, поправил

поленья. Сам собой как-то неожиданно вспомнился ему последний разговор с матерью, разговор, трудный для

обоих. Друг другу было сказано главное, что лежало на сердце, что тревожило.

Во время этого разговора Гусь впервые так остро почувствовал, насколько глубоко переживает мать свое

одиночество и страшится оказаться совсем одна. И теперь Гусь с облегчением думал, что сказал то, чего давно

ждала от него мать, сказал не для того, чтобы успокоить ее, а чтобы самому рассеять свои сомнения и определиться

в жизни.

Работа с Иваном Прокатовым на многое открыла глаза, заставила иначе взглянуть на деревню, на колхозный

труд. Теперь тропка в жизнь обозначилась четко: курсы механизаторов широкого профиля и потом работа в