Сито жизни

А запев, вдруг увидел пастбище. Молодые джигиты приготовились к козлодранию. Рукава закатаны до локтей, плети зажаты в зубах… Вот они устремили коней, крутятся возле козленка, наконец один, нагнувшись, подхватывает его и пускается вскачь. Ох, посмотри-ка на них, на джигитов, — до чего же грозен их вид! Мчатся — будто весь мир целиком хотят раздавить. Шумит и гудит народ, окружавший участников… А те, подхватив козла, иногда удаляются, скачут в поле, а то, возвращаясь, направляют коней на толпу… крики женщин, детей, общий переполох… В это время, прорываясь сквозь гомон и шум толпы, до моего слуха доносится песня… Нет, не сам я пою — вспоминаю слышанное в далекой юности… Вначале тихо, затем все громче, все выше поднимается в небо мелодия. Весь мир, вся вселенная наполняются песней. Все подчиняется ей, ее ритм убаюкивает весь мир. И я тоже, частица мира, подчиняюсь мелодии. Меня увела за собою не сила сна, а сила песни. Но вдруг, обрывая песню, перед взором моим возникает змея. Та змея, черная с пестрым, что сохранила мне жизнь. Тогда не боялся ее — сейчас боюсь. Уступаю дорогу змее. Она приподнимается, ищет меня… Я убегаю. Змея устремляется следом… Вижу, как извивается… Передо мною — обрыв. Пасть у змеи вдруг открылась, огромная. Стоит ей вдохнуть — и я окажусь в ее глотке. Лучше я брошусь с обрыва, чем стану жертвой змеи… Прыгаю… Остального не помню…

Я открываю глаза. Я просыпаюсь. Вокруг — мертвая тишина. Я опять испугался — теперь уже не во сне, наяву. Все вокруг умерло… И мысли мои умерли тоже… Что делается снаружи? Мир еще существует, еще остается на месте… или?..

Мне хочется жить. Никогда не хотелось так сильно, так сладко… Что за прекрасная вещь — жизнь. Сколько счастья лишь в том, чтоб увидеть яркий луч солнца. Воздух, хлеб… мне хочется есть. Я стискиваю зубы. Я говорю себе, что должен терпеть. Ведь дал себе слово терпеть, пока не приду в кыштоо Бекзат, значит, и должен терпеть. Как там у них с продуктами — неизвестно, со мной же — запас небольшой. Однако подумай, как бы не ослабеть от такого упрямства… Но все ж, если сдашься, значит, у Серкебая не хватило силы сопротивляться. Значит, не выдержал Серкебай борьбы и погиб. Внутри все горит у меня — хочу есть. Однако не поддаюсь голоду. Вспомни, как было тогда… вспомни их — семь вдов… тот год, те дни, когда только окончилась война. Слышу их голоса — теперь звучат совсем уже слаженно… Сколько лет оплакивают они своих мужей? Да, до сих пор не забыли их. Разве можно забыть горе, гвоздем вошедшее в сердце?

Кажется, будто семь женщин сошли в мою снежную нору.

Семь женщин, семь вдов, семь неисполнившихся надежд, семь вечных проклятий войне… Поднимают меня и уносят. «Хорошо, что ты замерз, Серкебай, мы отнесем тебя в аил и на площади поставим тебя на ноги. Будешь стоять вечным ледяным памятником. Камень — всего лишь камень, а нам нужно, чтоб стоял настоящий Серкебай. Идя на работу, возвращаясь с работы, будем видеть тебя, набираться сил, вспоминать, приговаривать: «Дорогой наш Серкебай». Станем другим рассказывать о тебе, чтобы брали пример… Для чего ты забился в эту снежную нору? Любая из нас пошла бы вместо тебя…»

Тут я открываю глаза, прихожу на минуту в себя.

Потом мне кажется, что еду на машине, веду ее сам. Навстречу мне попадаются разные люди. Я останавливаюсь возле каждого. Я выслушиваю их просьбы, никому не отказываю в поддержке. Я объясняю им, что не люблю ездить на машине, — куда лучше ходить пешком. Земля радуется, чувствуя шаги человека, человек радуется, слыша под ногою землю. Нельзя отгораживаться от земли. Земля родила, земля и возьмет после смерти. Земля — это все. Если не будет земли, то не будет и жизни. Пусть будет сильной наша земля…

Рассвело, я вылез из снежной пещеры наружу. Туман отнесло ветром, гора просматривается до середины, но вершина закрыта тучей. Я обрадовался — увидел, что нахожусь близко от кыштоо Бекзат. Все же должен исполнить обещанное себе: я не стал есть, буду терпеть, пока не приду в кыштоо.

Однако радость моя была недолгой: опять опустился туман. Надвинулся незаметно — и вот уже нельзя разобрать, что делается на шаг впереди. Влажный холод облепил лицо. Весь я покрылся инеем — иду будто снежный человек. Дорога кажется бесконечной, на склонах мои сани норовят скатиться вниз и тянут меня, я мучаюсь, не управляясь с ними, зато при подъеме едва волоку их, вытянувшись в жилку. Отдыхаю, когда попадается ровный участок.

Крикнуть, позвать Бекзат я боюсь — может случиться обвал. Пока не доберусь до кыштоо, должен молчать.

Так я шел уж не помню сколько — вдруг одна из моих лыж ткнулась в пень. Посмотрел — оказывается, срублена ива. Эге, сказал я себе и немного приободрился. Ива… Ну-ка, ну-ка… А что будет дальше? Дальше таких пней оказалось много. Значит, Бекзат срезала весь ивняк, росший на берегу реки, и скормила овцам. Но когда кончился ивняк, тогда что? Нет, плохие мысли — это забота черта. Раз Бекзат догадалась про ивы, значит, сумела придумать еще и что-нибудь другое. Да что гадать, уж скоро увижу все собственными глазами…