Сито жизни

— Ты и вправду освободилась от каменных пут?

— Теперь навсегда!

— Тогда прими человеческий образ. Я сам отведу тебя к твоему возлюбленному Анарбеку. Об этом мечтал всю жизнь. В мире нет ничего величественнее любви: Анаргуль, сбрось обличье верблюжонка!

Из глаз белого верблюжонка текут прозрачные слезы, потом он смеется — смеется по-настоящему, как человек. Он ложится в траву, он перекатывается через спину, он поднимается… О чудо! — это уже необыкновенно красивая девушка. Легко переступая, приближается к Серкебаю… Кругом толпой стоят люди, слышатся голоса. Все восхваляют Серкебая — столько лет сохранял каменного верблюжонка…

— Анаргуль ваша. Она вас ждала всю жизнь. Рядом с вами была старуха, поэтому она не просыпалась. Теперь вы стали свободны — и она проснулась, превратилась в девушку. Вы возьмете ее в жены. Она будет вашей возлюбленной. Идите, она ожидает вас… — так говорили собравшиеся. Серкебай увидел, что Анаргуль покорно склонилась. Серкебай рассердился:

— Не желаю слышать такие разговоры. Я чистым пришел в жизнь, чистым и уйду теперь, когда наступила старость. Анаргуль была силой непокоренной любви превращена в камень. Она не изменит своей любви, я тоже не изменю… Я люблю свою Бурмакан. Оттого что люблю, осудил себя на пожизненные мученья… Ну-ка скажите, кто из вас выдержит такое? Кто сможет, как я? Анаргуль красива, я знаю. Но разве моя Бурмакан не красива? Вы не знаете — я знаю ее красоту. Уходите и больше не заводите таких разговоров. Если я услышу еще, то обижусь. Эй, народ, я человек, истосковавшийся по родной земле, по родным местам. Посмотрите-ка мне в глаза, в них затаилась тоска. Знаете ли — это та же тоска, что в глазах Анаргуль и Анарбека?

Народ разошелся. Серкебай повел Анаргуль в горы. В горы, туда, к родникам любви, к деревцам, что застыли в печали, превратившись в холодный камень.

Серкебай радуется, он уверен, что каменные деревца оживут, увидев Анаргуль. На душе его ясно, ему хочется петь.

Серкебай и Анаргуль идут над тесным ущельем, по узкой тропинке. Серкебай впереди, Анаргуль следом за ним. Если нечаянно оступиться — упадешь, и ничто не спасет.

Они идут молча: если скажешь хоть слово, сверху покатятся камни… Снизу доносится шум воды.

Вот они с трудом выбираются из теснины, становится очень светло. Открывается широкое, все в ласковой зелени, ущелье. День ослепительно ясный.

Они останавливаются на небольшом выступе над расселиной, советуются, какую выбрать дорогу.

Есть два пути: один, хоть и кажется близким, — он дальний… А другой, хоть и кажется дальше, — он близкий. Вот слева по склону осыпь, там вьется тропинка. Она хоть и дальняя, но приведет нас скорее к цели… А эта дорога, она хоть и кажется ровной, но если пойдешь по ней, то упрешься в кустарник, сквозь который трудно пробраться. Пойдем по тропинке… — так говорит Анаргуль и берет Серкебая за руку.

— Эй, подожди! Никуда не уйдешь отсюда! Я вас обоих брошу в расселину! — раздался громовый голос. Это вдруг Бурмакан объявилась. — Я знала, что вы придете сюда! И пришли ведь, попались! Теперь вы в моей воле, знаю, как поступить с вами! Знала, что в мыслях вы затаили недоброе! Теперь я буду судить вас по-своему!

Бурмакан — она одета в мужское платье, она очень похожа на свою мать, Калычу. Свирепо нахмурила брови, готова, кажется, схватить за шиворот любого, кто тронется с места.

— Бурмакан, возьми себя в руки, выслушай нас, мы ведь не виноваты ни в чем…

Но Бурмакан лишь еще больше распаляется, свирепеет:

— Знаю, кто вы такие! Я всю жизнь ждала вашего прихода сюда. Вы должны были прийти, вы пришли. Вы обманывали меня! Днем застывая камнем в образе белого верблюжонка, ночью ты вешалась на шею Серкебая! Всякое терпение имеет границы. Теперь я не стану терпеть! Не рассчитывайте на мое милосердие! Смотрите — вот щель, там и находят покой грешники, подобные вам!

Бурмакан хватает обоих, подносит к расселине и бросает… Зашумело, загудело в ушах. И вот оба зажаты стенками щели, не двинуться, не повернуться… Анаргуль в одном месте, Серкебай в другом…

Как холодно здесь! Так и пронизывает насквозь холодом от камней, от воды, протекающей где-то внизу. Откуда-то сверху пробивается маленький луч…

— Ну, возлюбленные, каково оно — любить, разбивая семью? Горячо или холодно, а? Ну-ка, признайтесь, я расскажу в аиле.

Бурмакан кричит сверху, ей отвечает гулкое эхо. Грохочет кругом, в стенках расселины образуются новые щели. Ни лучика света… камни размером с овцу с грохотом сыплются вниз.

— А-а!

Серкебай ревет как медведь. Снова падает, летит в бесконечность… Руки его раскинуты, душа покидает его…

Серкебай открывает глаза — видит перед собой человека в черной одежде.

— Кто ты такой?

— Я-то? Не узнаешь, Серкебай?

— Кого-то мне напоминаешь… Не могу вспомнить… Кто ты, скажи?

— Я — это я! Ну, вспоминай, Серкебай, признавай!

— Так ты — Комурчу?!

— Он самый.

— Но ты же был старый. Или помолодел? А может, ты сын Комурчу?

— Не я был стар, старое было время.

— Значит, хочешь сказать, что не ты молодой, — само время помолодело?

— Да, именно так!

— На шее твоей ремень?

— Да.

— Что это значит?