Сицилийские апельсины

Однако каждый раз, как распахивались стеклянные двери зала, кто-нибудь входил или выходил, и его слуха достигала волна людских голосов или взрыв смеха, он прерывался и потом ловил сострадательный и ласковый взгляд старой женщины, будто ища у неё объяснения. Но там, в её глазах, он читал мольбу не требовать объяснений теперь, оставить объяснения на потом. И эти двое снова улыбались друг другу, и смирялись, и возвращались к еде и к разговорам о далеком родном крае, о друзьях и знакомых, о которых тётка Марта расспрашивала без конца.

- Не выпьешь? - спросила она.

Микуччио протянул руку за бутылкой, но в этот момент дверь в зал снова открылась; сопровождая торопливые шаги, зашелестел шёлк, и комната будто внезапно осветилась, почти ослепив его.

- Терезина…

Слова замерли у него на губах от изумления. Ах, что за королева!

С пылающим лицом, замутнёнными глазами, с открытым ртом он созерцал её. Никогда раньше она не была… такой! Обнажённая грудь, обнажённая спина, руки обнажённые… Вся в сверкании драгоценных камней и тканей… Она не выглядела, не выглядела больше как человек, который жил когда-то рядом… Что она говорит?.. Ни голос, ни глаза, ни смех: ничего больше нельзя было узнать в ней, в этой явившейся мечте.

- Как ты? Чувствуешь себя теперь хорошо, Микуччио? Молодец, молодец… Ты был болен, если я не ошибаюсь… Мы поговорим ещё вскоре. Ладно, с тобой здесь мама… Увидимся…

И Терезина снова ускользнула в зал, вся в шелесте и шуршании шелков.

- Ты не ешь больше? – спросила, наконец, тётка Марта боязливо, чтобы нарушить ошеломлённое молчание Микуччио.

Тот выглядел потрясённым.

- Поешь, - настаивала пожилая женщина, кивая на блюдо.

Микуччио просунул два пальца под воротник, засаленный и мятый, и издал звук, будто с трудом глотая что-то большое, потом тяжело вздохнул.

- Поесть?

Он несколько раз дотронулся пальцами до шеи под подбородком, как если бы знаками хотел показать: у меня кусок застрял в горле, - всё ещё находясь под властью видения, потом прошептал:

- Вот так случай…

И увидел, как тётка Марта горько покачала головой. Она тоже прекратила есть, как бы дожидаясь его.

- Не ожидал такого,.. – добавил он почти про себя, закрывая глаза и погружаясь в темноту.

Он видел теперь там, в этой темноте, пропасть, что разверзлась между ними. Нет, это не была больше она – та, что в зале, - его Терезина. Всё было кончено… всё это время, всё это время всё уже было кончено, и он глупый, он – глупец, если понял это только теперь. Там, на родине, ему все это говорили, а он, упрямый, не хотел верить… И только сейчас поверил, при взгляде на эту нездешнюю фигуру. Если бы все эти синьоры в зале, если бы этот камердинер - все они, - знали, что он, Микуччио Бонавино, мелкая сошка, ехал в такую даль, целых тридцать шесть часов по железной дороге, всерьёз всё ещё полагая себя женихом этой царицы, - как смеялись бы те синьоры, тот камердинер, и повар, и мальчик-посудомойщик, и Дорина! Как бы смеялись, если бы Терезина притащила его туда, в зал, и объявила: «Смотрите, этот бедняга-флейтист говорит, что хочет стать моим мужем!» Да, она ему обещала, но как она могла знать тогда, что однажды всё станет так? И это было так же верно, как и то, что её давнее обещание заставило его пуститься в путь. Но проделав такой долгий, долгий путь, он остался всё тем же, кем был всегда - флейтистом в оркестре, играющем на городской площади, чего ещё он мог достичь? Можно даже не мечтать!

Но что же в таком случае значили те небольшие расходы на его лечение для неё, ставшей теперь важной дамой? Ему было стыдно даже подумать о том, что кто-нибудь может заподозрить его в том, что он приехал только из-за этих немногих жалких денег…  Но в этот момент он вспомнил, что деньги и впрямь лежали в его кармане – те самые, что Терезина послала ему во время его болезни. Он покраснел, его охватил стыд, и он полез в нагрудный карман пиджака, где лежал бумажник.

- Я приехал, тётка Марта, - сказал он торопливо, - ещё и затем, чтобы вернуть те деньги, что вы мне послали. Вы хотите, чтобы я отдал их? Вернул вам? Имеет ли это значение? Я вижу, что Терезина стала… мне кажется, будто королева! Вижу, что… никогда! Не стоит и мечтать больше! Но эти деньги, нет: я не заслужил этого от неё… Что же делать! Это конец, нечего и говорить о ней больше… Но деньги!.. Мне неприято только, что здесь не все…

- Что ты такое говоришь, сыночек мой? – поспешила прервать его дрожащим голосом, со слезами на глазах тётка Марта.

Микуччио знаком попросил её помолчать.

- Их потратил не я; их потратили мои родители, когда я болел, без моего ведома. Но они были в нужде, после всех моих трат… Вы помните? Здесь ничего не поделаешь… Не будем об этом больше. Здесь то, что осталось. И я поеду.

- Но как! Так сразу? – воскликнула тётка Марта, стремясь его задержать. – Подожди, хотя бы, что скажет тебе Терезина. Ты не считаешь, что она хочет увидеть тебя снова? Я иду сказать ей…