Замотанный дневными заботами, вечерами Грен играл. Дани заглядывал пару раз, но Грен предложил ему записать то, что они с Эшу играли на Дороге, чтобы встроить туда арфу, и сейчас Дани и Эшу были заняты записью в доме Среднего. Грен не особенно хотел видеть их до того, как вернется Туу-Тикки.
На восьмой день ее отсутствия он написал ей личное сообщение с вопросом, где и когда ее встречать. Она ответила не сразу — сначала выложила новый пост с песней про белый город, который цветок из камня. А потом написала, коротко и внятно: «Мой самолет садится в международном аэропорту Сан-Франциско послезавтра, в 20.00, рейс LH-458, первый терминал. Надеюсь успеть на обе пересадки, если не успею — позвоню. Вели духам приготовить суши, очень соскучилась по ним. По тебе — тоже. В следующий раз поедем вместе?»
«Конечно, поедем», — ответил Грен.
В аэропорту он встречал ее с огромным букетом огненных роз. Туу-Тикки не стала кидаться ему на шею — мешал багаж, который она толкала перед собой на тележке. Грен перехватил у нее тележку и вручил цветы. Туу-Тикки зарылась лицом в прохладные лепестки.
— Спасибо, — сказала она и сняла темные очки.
Он посмотрел в ее сияющие синевой глаза, тоже снял очки, наклонился и поцеловал ее.
— Скучал по тебе, — сказал он. — Так что это был за город? Который белый цветок из камня?
— Кишинев, — ответила она, шагая рядом. — Молдова. Город, в котором я родилась и выросла. Ни фига не Россия. Россия для меня очень долго была экзотикой — другая страна, климат, природа, даже сосны другие.
— Наверное, тебе и правда надо было отдохнуть от меня.
Она пожала плечами.
— Я не за этим ездила. Я хоронила… кое-кого. В машине расскажу. Или ты заказал такси?
— Нет, — коротко ответил он.
В машине Туу-Тикки немедленно достала трубку, набила ее и с наслаждением раскурила.
— Зато я в Венеции была, — сказала она. — Пересадка пять с лишним часов. Даже погуляла по городу. Так неожиданно — и очень здорово. И в Мюнхене. Успела на обе. Прямых рейсов не существует. Летела Люфтганзой, очень славно. Правда, последний раз я летала самолетом из Риги в Кишинев, в пятнадцать лет. Переменилось многое. Устала невероятно. Велю духам приготовить лавандовую ванну и заберусь туда с едой. Как Гинко?
— Нашел себе собаку. Или собака нашла его. Жалуется, что брюки, которые купили ему на выписку, стали тесны в поясе. Нервничает из-за глаза.
— Еще бы. Как Эшу с Дани?
— Пишутся у Среднего. Я велел им сделать записи всего, что они играли на Дороге, пусть трудятся, импровизаторы. Прости, что я…
— Об этом потом, — Туу-Тикки положила руку Грену на запястье. — Так вот, для чего я уезжала… Ты знаешь, что обиду нельзя показывать, иначе непременно снова ударят в это место еще больнее?
Грен поежился.
— В тюрьме и на Каллисто знал. Потом забыл. Но ты же не была в тюрьме.
— У меня была семья, Грен. И это похуже тюрьмы, потому что из тюрьмы можно выйти или сбежать. Я ездила хоронить ту девочку, которой была до последней смерти. Ту, которая боялась даже осознать свою обиду, потому что если обидели — значит, сама виновата. Она хорошая была, эта девочка, и несчастная, и ничего у нее в жизни не складывалось. Я не могу позволить, чтобы она влияла на мои реакции, поступки и решения.
— Я все равно виноват.
— Виноват, — согласилась Туу-Тикки. — Но и я — тоже. И вообще дело не в вине. Ты ошибся, я отреагировала слишком резко… Испугалась собственной реакции. Я совершенно не представляла — и сейчас не представляю — как разговаривать о таком.
— Мы же научимся? — спросил Грен. — И потом, ты сняла аккомпанемент, достаточно сложный, переделала его для гитары, а я даже и не понял, насколько это важно для тебя. И как сложно вести дом, я тоже не понимал. Думал, все делают духи.
— Ну, они и правда все делают.
— Делают. А думаешь за них — ты. Знаешь, это был очень правильный поступок — оставить меня наедине с домом. А то я бы так и не понял, как он у нас ведется. И не догадался бы у тебя спросить. Слушай, ты белье в гостевых спальнях по какому-то принципу стелешь или просто так?
— В две спальни — из небеленого льна, тканое вручную, в остальных — просто покупное. Для наших спален я закупила отдельные комплекты — лавандовое, зеленое и аквамариновое себе, серое, темно-синее и белое с морским рисунком — тебе. Ты у себя спал?
— У тебя, — признался Грен. — Очень скучал. Извини. У тебя табаком пахнет, а в гостиной запах выветрился на второй день. Ты когда вычесываешь Киану, шерсть выкидываешь или собираешь?
— Собираю. Потом спряду, что-нибудь свяжу. Как Кай?
— Неплохо. Оказывается, он ест охлажденное мясо, индейку главным образом. И я купил яиц индейки, из них омлет вкуснее получается. А вообще завтра съезжу на рынок органических продуктов, помнишь, он в цоколе того молла, куда мы в первый день ездили?
— Что, все подъели?
— Ну… — замялся Грен, — я не очень представляю, где ты закупаешь продукты, а запасы у нас большие. Были.
— Значит, съездим вместе. Я на Ферри-плаза закупаюсь и на тридцать девятом пирсе. Завтра у нас какой день недели?
— Вторник.