Ситуационисты и новые формы действия в политике и искусстве. Статьи и декларации 1952–1985

Но дискриминация куда серьёзнее, и корни её уходят глубоко. В репортаже “Le Figaro” от 2 ноября три подписавшихся под ним журналиста следующим образом передают свидетельство одного из уцелевших, Жана-Люка Бастара, о том, что происходило у дверей: «Мы сделали всё, чтобы спасти как можно больше. Мы хватали руки, ноги, которые высовывались наружу, и тащили. Мочили куртки в сточной канаве неподалёку и сбивали ими пламя на одежде тех, кого нам удавалось вытащить. Автомобили останавливались на обочине, и водители наблюдали за нами. Некоторых это забавляло, они смеялись, глядя на то, что мы делаем, и отказывались участвовать в спасении людей. Только двое или трое помогали нам». (Подчёркивание наше.) Когда впоследствии другие издания цитировали это свидетельство, та часть, где говорится про автомобилистов, которые отказывались помогать этим молодым людям и смеялись, глядя, как они сгорают заживо, была как бы не нарочно опущена. Хотя это была главная сенсация. Современный журнализм умеет жертвовать своими строгими профессиональными принципами ради глобальных интересов породившего его общества; а где искра, там и пламя. Но как бы там ни было, глупо было бы винить журналистов, будто это они «подогревали страсти», по неловкому выражению репортёров “Le Monde” за 10 ноября. Местные автомобилисты прекрасно знали, что кассу этому унылому заведению делает молодёжь (а значит, накачанное наркотой хулиганьё, жульё и бездельники) и те из взрослых, кто не сумел преуспеть в жизни, а их гораздо больше, чем капиталистов и пары привилегированных социальных слоёв; все жертвы системы, полагающие, что у них не осталось никакого имущества и собственного я, кроме отчуждения, с которым они себя отождествили, всем сердцем ненавидят молодёжь: они завидуют их большей свободе (всё говорит в пользу того, что большинство избирателей моногамны) и не такой сутулой спине. Эта ненависть к молодёжи, будучи лишь временной личиной другой, более обоснованной ненависти, вновь поднимающей голову с возвращением классовой борьбы, тем временем уже доходит до такой жестокости, которой не знали прежде, когда живы были иллюзии национального или человеческого единства враждующих классов, потому что теперь ясно, что в грядущей революции на кон будут поставлены все сферы жизни без исключения. Во времена Тьера⁵ любой буржуа, наверное, спас бы рабочего, выбегающего из горящего здания в языках пламени. Большинство колонистов в Северной Африке, по крайней мере до 50‑х годов, поступили бы точно так же с арабом. Но ненависть, которую вызывает сегодня молодёжь, совершенно уникального свойства. И её единственным, сугубо искусственным источником служит государственная пропаганда, распространяемая через средства массовой информации. Те, кто покорно прикусил язык, ненавидят революционные лозунги молодёжи не потому, что их неверно пересказал им спектакль; причина глубже – потому что они зрители. В ответ на прекрасную формулу, выдвинутую однажды группой молодых революционеров⁶: «Мы не против стариков, мы против того, что делает их старыми», – эти покорившиеся взрослые могли бы честно ответить, если бы не боялись признаться: «Мы не против молодёжи, мы против того, что делает их живыми». То, что происходило в Сен-Лоран-дю-Пон, как и расклеенные впоследствии по всему Парижу фотографии изуродованного лица Ришара Дезэ⁷, уже свидетельствуют, так же красноречиво, как вытащенная из тротуаров брусчатка или специальные отряды жандармерии, об атмосфере гражданской войны.

Жестокость всегда существовала в классовом обществе, но нынешнее революционное поколение, и на заводах и на улицах, попросту вновь стало показывать, что она может исходить от обеих сторон: вот отчего на телеэкранах правительство выражает возмущение и обеспокоенность. Молодой пролетариат теперь знает, что может внушать страх; а рабочая молодёжь на заводах и в профтехучилищах, это самая молодая молодёжь и самый пролетарский пролетариат. Оттого, что их боятся, их преследуют. И именно поэтому они должны научиться внушать страх ещё сильнее и побеждать своих противников. В Сент-Этьене, в Ла-Курнёв их избивают владельцы кафе. Всякий раз объясняя это тем, что хотели «преподать им урок»; что ж, десятки тысяч уже размышляют над этим уроком. Те, кто выжил в Сен-Лоран-дю-Пон, были слишком малочисленны и слишком подавлены случившимся, чтобы срывать злобу на оставшемся в живых владельце клуба, хотя поначалу, в порыве справедливого гнева, они делали вид, будто хотят линчевать этого делягу. Сделай они это, тут же посыпались бы упрёки от левых журналистов и троцкистов-бюрократов. В то же время, как поётся в песне времён старой французской революции про убийство коменданта Бастилии: «Дурного в том, ей-богу, ничего».