Сюжет Бабеля

«что вскоре после смерти Сталина на каком-то литературном собрании Фадеев вспомнил отзыв “хозяина” о бабе- левском романе. Книга, мол, хорошая, однако издать сейчас (то есть в 1936-1938 гг. — С.П.) нельзя, разве что лет через десять. Для членов Политбюро и верхушки НКВД роман по указанию Сталина отпечатали в количестве пятидесяти экземпляров. Как официальное лицо и руководитель Союза писателей Фадеев пытался найти рукопись Бабеля и даже привлек к поискам Генерального прокурора СССР. Видимо, не получилось...»{379}.

А вот это самое настоящее воспоминание, только из истории совсем недавней, от 16 мая 1967 года — письмо Солженицына IV съезду Союза советских писателей:

«Мой роман “В круге первом”(35 авт. листов) скоро два года как отнят у меня государственной безопасностью, и этим задерживается его редакционное движение. Напротив, ещё при моей жизни, вопреки моей воле и даже без моего ведома, этот роман “издан" противоестественным “закрытым” изданием для чтения в избранном неназываемом кругу{380}».

Письмо это получило широко хождение в «Самиздате», чему немало способствовал сам Солженицын, разославший его в 250 адресов. Несомненно, читал его и Каплер — кроме информации о закрытых изданиях романов, он перенес в свой рассказ и антураж — Союз писателей (отсюда Фадеев — генеральный секретарь ССП)...

Даже сталинский отзыв о романе (мол, «книга хорошая, однако издать сейчас нельзя, разве что лет через десять») — это слегка отредактированные слова М.А. Суслова, сказанные 23 июля 1962 года Василию Гроссману по поводу романа «Жизнь и судьба»: «издать его можно будет через 250 лет»...

Ну, что тут скажешь? Творческая личность... Ведь Сталинскую премию он получил в 1941 году за сценарии фильмов «Ленин в Октябре» и «Ленин в 1918 году». А так хочется убедить других, что знакомством с тобой не гнушались люди действительно великие. И приличные.

Так писал Бабель роман о ЧК или не писал?

Перед тем, как принять на веру рассказ Каплера, профессор Флейшман сообщает:

«Сведения о работе Бабеля над романом о ЧК рано просочились в эмигрантскую прессу (включая Социалистический Вестник) <...>»{381}.

Но, вопреки всегдашнему своему обыкновению, ни имен, ни ссылок (хотя бы на тот же «Социалистичекий вестник») не приводит.

Помню, что слух такой — очень упорный — ходил по Москве в 60-е годы... О том, от кого он исходит, спрашивать было не принято. Тем более требовать подтверждений! Раз говорят, то, наверное, не зря...

И все-таки — концы отыскать можно... И не заграницей, а в Москве — Москве 1934 года. Тогда узнали, что Бабель:

«хочет писать большую вещь о Чека.

- Только не знаю, справлюсь ли - очень уж я однообразно думаю о ЧК. И это оттого, что чекисты, которых знаю, ну... ну, просто святые люди. И я опасаюсь, не получилось бы приторно. А другой стороны не знаю. Да и не знаю вовсе настроений тех, которые населяли камеры, - это меня как-то даже и не интересует. Все-таки возьмусь».

Это запись из дневника Дмитрия Фурманова, а изложил он свой ночной разговор с Бабелем, состоявшийся 20 декабря 1924 года{382}.

Следующая запись — 1925 года:

«Давно уже думает он <Бабель - Б.-С.> про книгу, про “Чека”, об этой книге говорил еще весной, думает все и теперь. <...> Да “всего” пока нельзя, - говорит, - сказать, а комкать неохота, - потому думаю, коплю, но терплю... Пишу драму. Написал сценарий. Но это - не главное. Главное - “Чека”: ею охвачен» {383}.

Так родился слух — Бабель пишет книгу, и называется она «Чека». Слух родился и не захотел умирать — дожил до Каплера, повторившего даже название книги — «не то “Чека”, не то “Чекисты”»... И никто не обратил внимания, что признание свое Бабель сделал не в 1934 году, когда издали фурмановский дневник, а десятью годами раньше. В чем причина такой невнимательности? А в том, что Бабель задал современникам загадку. И они настойчиво пытались ее разгадать:

«8/IV [19]31. <...> Он не печатает новых вещей больше семи лет. Все это время живет на “проценты” с напечатанных. <...> Почему он не печатает? Причина ясна: вещи им действительно написаны. Он замечательный писатель. И то, что он не спешит, не заражен славой, говорит о том, что он верит: его вещи не устареют и он не пострадает, если напечатает их попозже. Но он знает, что он пострадает, если напечатает их раньше. Я не читал этих вещей. Воронский уверяет, что они сплошь контрреволюционны. То есть - они непечатны, ибо материал их таков, что публиковать его сейчас вряд ли возможно. Бабель работал не только в Конной. Он работал в Чеке. Его жадность к крови, к смерти, к убийствам, ко всему страшному, его почти садическая страсть к страданиям - ограничила его материал.