Сиваш

— Верно, осенью брызнуло раз. Выросла у меня неплохая пшеница. И сушь и ветер выдержала. Но напали бессовестные люди… Что мое, Матвей, то святое. По-любовному, отдай мне мое. А за косьбу, молотьбу да перевозку получишь сполна. Другие хозяева теперь забирают у разбойников весь урожай. Я же оставляю тебе половину. Из каждых десяти копен, как говорилось, вези мне пять. С твоей половины вычитаю только семена и за посевную работу. Ведь я платил за посев.

Матвей только оскалился и еще раз плюнул. Соловей хмыкнул, сморщился, будто сейчас заплачет, горько заговорил:

— Была Советская власть, я подчинялся. С кровью отрезали от меня. И не пикнешь… Теперь другая власть — подчинись и ты, Матвей. Я пробовал не подчиниться Советской власти, меня заперли в сарай с курями. Теперь ты не подчинишься — тебе еще хуже сделают. Себя пожалей! Губернатор разослал во все концы конные отряды — если что незаконно. Ездит по степи помещик Шнейдер, из немецких колонистов, главный командир. В Саблах, под Симферополем, троих повесили на воротах. На школьных воротах повесили, детишки перепугались… В Николаевке приставили к стенке семерых. За это самое, Матвей! Грешные, не стали платить аренду. Сняли пшеницу — и всю к себе, царство им небесное…

Горка оробел, испугался за отца. Тот вылез из-под брички, встал перед Соловеем, сквозь зубы сказал:

— Мне ласки твоей не нужно, а угроз не боюсь. И ты не навсегда живой. И твоя душа в таком же теле тлеется.

Соловей насунул шляпу на глаза, будто от солнца, замахал рукой:

— Не пугаю, упаси бог! Жалею, бог свидетель, жалею тебя, Матвей! Смотри, что делается! В Ак-Мечетской волости, в Карадже да в Кунани мужики засамовольничали. Боже ж мой! Помещики Раков и Русаков пожаловались губернатору. Набежал отряд с винтовками, шашками, нагайками. Сам Раков — и командир. Зачинщиков похватали под замок…

Матвей усмехнулся:

— Скажи, Соловей Григорьевич, что дальше было. Зачинщиков под замок, а мужики из трех деревень тоже с оружием — это ты слышал или не пришлось? — вышли Ракову с отрядом наперерез. Не довел арестованных в губернию, отбили. Так было? А Раков пулю свою получил.

Соловей остервенело скомкал платок, собрал пот со лба.

— Но подоспел, Матвей, другой отряд — с пулеметами и пушками. Побили мужиков, которых схватили, расстреляли на месте… Слава богу, у нас пока спокойно. Но и тут власть, Матвей, не помилует того, кто захватил чужое, кто ворует.

Матвей сверкнул глазами.

— Ворует? Чужое? Марш отседова! Вон там твое! — кулаком показал на степь. — Там у тебя еще сорок десятин. А я тут — и твоего не трогаю. Поезжай за ради бога, уже накипело! Поезжай от греха подальше, не прилипай, как репей к штанам! Косить надо, а ты золотое время отнимаешь!

У Соловея побелели и задрожали губы, глаза посветлели.

— А я говорю, списки ваши ревкомовские давно сгорели на золотом огне. Нет у тебя этой земли! На моей косишь! По-хорошему не хочешь посчитаться, так скатывайся сейчас же с поля!

Матвей показал Соловею дулю и сделал шаг вперед, Соловей — скорее шаг назад. Матвей еще шагнул на отступающего Соловея.

— Мне списков не надо. Один список есть на свете, и в нем все люди подряд записаны: для всех земли одинаково. А таким паразитам, как ты, только три аршина дано. Можно накинуть еще аршин, поскольку ты раздулся, как скотина от худого сена! Садись в свою колесницу да катись скорее, чертов крюк!

Матвей взмахнул кулаками, Соловей шатнулся, пятясь, заспешил к бедарке, стал залезать в нее, кнут уронил… Матвей схватил кнут — сейчас сломает.

— Раз и навсегда отстань, Соловей! Как бы не было беды!

Соловей взял вожжи, поспешно начал разбираться в них, почти спокойно сказал:

— Будет беда, но только для тебя… Дай-ка сюда кнут. Будет беда, обещаю…

Кнут взвился… Горка, ахнул, Лиза ойкнула: думали — хлестнет отец Соловея. Но Матвей изо всей силы стегнул по гладкому заду жеребчика. Тот прыгнул, бедарка рванулась и понеслась, подымая пыль. Голова дядька Соловея откинулась назад, он одной рукой схватился за брыль. Матвей подал Горке кнут, сказал грозно:

— На, вечером снесешь.

Ночью велел Горке и Лизе спать, ни за что не выходить из хаты. Ясно, где-то на воле копал яму для зерна. Старался долго. Днем Горка ходил, крутился, хотел найти место, где рыл отец, — не нашел.

7

У Гринчаров вечеряли засветло, перед заходом солнца. Из степи приезжал глава, сам Соловей, во дворе под рукомойником мыл руки, тяжело протискивался в дверь, первый садился за стол. Феся подавала. Из печи, из погреба несла на стол всякую всячину: гречневую кашу с топленым молоком, большую сковороду с яичницей, миску с залитым сметаной творогом, прошлогодний моченый арбуз, горячие вареники… Соловей Гринчар ел мало, но любил тесноту на столе.