Сивилла

   Услышанное и обрадовало и озаботило доктора Уилбур. Диагноз психиатра подтверждал ее собственное предположение. В этом свете сведения о жестокостях обретали дополнительную достоверность, поскольку вписывались в стереотип шизофренического поведения. Вкупе с высказываниями Уилларда Дорсетта это означало, что подтверждение, которого так искала доктор, получено. Больше не нужно было размышлять о том, что, хотя различные «я» Сивиллы рассказывали о жестокости Хэтти одинаково, сами по себе эти рассказы еще не являлись доказательствами. Вновь и вновь доктор отвергала их на основании того, что все эти «я» принадлежали подсознанию Сивиллы и что, хотя сознание часто может не знать о происходящем в подсознании, подсознание воспринимает все происходящее в сознании. Таким образом, все, что поведали другие личности, могло быть просто эхом Сивиллы, эхом ее фантазий на тему пыток, ее представлений о воображаемых жестокостях или даже деформаций памяти. Шрамы и травмы были, конечно, объективными данными, но существовала некоторая, пусть даже минимальная, возможность того, что она нанесла их себе сама. Но теперь нужда в дальнейшем расследовании отпадала. В достоверности рассказанного не было сомнений.

   Посещение Хэтти Дорсетт психиатра в клинике Майо, похоже, подтверждало, что Уиллард Дорсетт сознательно отдал свою дочь в руки диагностированной шизофренички. В свое оправдание Уиллард Дорсетт сказал только:

   – Она была ее матерью. Я и представить себе не мог, чтобы мать могла навредить ребенку.

   Это было отзвуком долголетнего стереотипа, или, что еще ужаснее, это напоминало то, как немцы, наблюдавшие массовые убийства евреев в концентрационных лагерях, утверждали потом, что они и понятия об этом не имели.

   Подобная аналогия была тем более уместна, что сама Сивилла идентифицировала себя с евреями в нацистских концентрационных лагерях. Она видела свою мать как Гитлера, как палача, а себя – как еврея, подвергаемого пыткам. Часто Сивилле снилось, что она – узник концлагеря и что ее охранник – женщина с седыми волосами, порожденный сном образ ее матери. Эти мысли и сны приобретали убедительность благодаря тому, что Сивилла принадлежала к религиозной группе, считавшей себя меньшинством, и самозваные диктаторы этой группы, выступая с церковной кафедры, цитировали слова пророков, содержащиеся в Книгах Даниила и Откровения, – о злом человеке, который поднимется и завоюет этот мир. И действительно, когда Сивилла возобновила свое существование после двух лет правления Пегги Лу, выяснилось, что злой человек лишил свободы миллионы людей точно так же, как ее мать лишила свободы ее одну.

   Неприязнь, которую доктор Уилбур питала к Уилларду Дорсетту из-за нарушения его финансовых обязательств перед Сивиллой, превратилась в откровенный гнев. По убеждению доктора Уилбур, Уиллард Дорсетт ничего не знал только потому, что не желал знать. Сначала она считала, что он похож на тех отцов, с которыми ей приходилось сталкиваться в других случаях: отстраненный, пассивный, предпочитающий не замечать фактов, которые могут расстроить его, слишком мягкий для того, чтобы справиться с женщиной, на которой женат, достигающий цели в своем бизнесе, но бесполезный в собственном доме. Это было распространенной бедой многих американских мужчин – синдром излишне властной матери и пассивного отца, зачастую лежащий в основе семейных конфликтов.

   Однако теперь доктор считала, что, хотя все вышеперечисленное относилось и к Уилларду Дорсетту, решающим фактором было то, что он не предпринял никаких действий в отношении опаснейшей из всех матерей, о которых когда-нибудь доводилось слышать доктору.

   Из того, что в ходе анализа стало известно о поведении Уилларда, доктор знала, что он не оказывал Сивилле достаточного внимания, не проявлял к ней участия. Именно об этом недостатке участия доктор безжалостно напоминала вновь и вновь.

   Замечая, что Сивилла эмоционально обеспокоена, Уиллард – так ему сказала доктор – реагировал таким образом, будто ему не хотелось об этом знать. Он никогда не расспрашивал о том, что ее волнует, когда они были наедине и Сивилла свободно могла довериться ему. Зато он расспрашивал ее в присутствии Хэтти или в такие минуты, когда времени для разговора явно не хватало. Он задавал вопросы Сивилле в те нечастые моменты, когда они оставались вдвоем, пока она заполняла для него бухгалтерские книги, или в хозяйственном магазине в кратких перерывах между обслуживанием покупателей.