Сивилла – волшебница Кумского грота

Им долго слышался повторяющийся мрачный возглас яростной злодейки, точно догонял их, несся за ними вслед:

– Я все-таки Эмилия убью!..

Глава IV. Ночь над рекой

После тихого вечера настала такая же тихая и ясная, но холодная ночь.

На небе сияли яркие звезды. Костер поваров погас, прислуга уснула.

Злые наемные аблекты Тарквиния крепко связали руки и ноги осужденному Эмилию, бросили его у реки под дерево на кочки и корни и стали было мучить насмешками, но Брут грозно приказал им удалиться:

– Ложитесь спать! Рекс не будет доволен, если увидит завтра вас с сонными глазами.

Дерзкие этруски, из которых состоял этот отряд аблектов, ушли.

Брут уселся на камень и угрюмо понурился в глубоких безотрадных думах.

Через некоторое время он позвал своего раба тихим условным свистом.

– Все ли спят, Виндиций? – спросил он.

– Аблекты-то, кажется, уснули, – ответил слуга.

– Наблюдай за ними, чтобы ни один не вздумал подсматривать за мной.

– Господин, – сказал невольник, понизив голос до шепота, – я видел, что Валерий украдкой отвязал свою лошадь и куда-то уехал, никому в стане не сказав.

– Принеси сюда ко мне теплый плащ и подушку, чтобы я мог удобно провести ночь в лесу.

Раб принес требуемые вещи и стал сторожить, чтобы не пришел кто-нибудь из нежелательных особ.

Вполне полагаясь на верность и сметливость давнего, испытанного и единственного слуги, Брут успокоился, но что-то его слегка все-таки тревожило.

«Куда и зачем поехал Валерий? – размышлял он. – Не вознамерился ли этот горячий юноша сделать воззвание к плебсу на комициях? Вот была бы необдуманная штука легкомысленной головы!.. И друга не спасет, и сам пропадет…»

Неподвижно сидел старик, подперев голову рукою, и печален был его взгляд.

Не менее печальны были мысли несчастного узника.

«Я всеми покинут, – думал связанный Эмилий с горькой тоской, – все мои друзья, даже Луций и Валерий, отстранились от меня, отшатнулись, точно от огня или от заразы. Я полностью брошен на произвол лютой тиранки, а противный, старый Брут еще внушил ей усилить мое мучение. Ужасный, достойный ее палач, льстец, вероломный ученик этой мегеры!.. А ты, Арета, далеко, ты не знаешь о моих страданиях, ты не едешь… Ах, если бы ты приехала! Быть может, любящий отец пересилил бы свою робость перед женою в угоду давно не виданной дочери, освободил бы меня. Дремлющий пьяный Тарквиний едва ли даже понял, что произошло в его палатке. О Арета, Арета!.. Едешь ли ты сюда? Быть может, еще не собралась или захворала и еще дома. В Этрурию долго не дойдет мой безотрадный вздох, вопль моей последней скорби. На кого надеяться? Кого молить? Богов?.. О, сжальтесь, небожители, надо мной, несчастным, если есть среди вас кто-нибудь благосклонный ко мне!.. Я не молю вас, бессмертные, о спасении моей тяжелой, печальной, сиротской жизни – давно эта жизнь составляет для меня лишь бремя. Молю вас, боги, пошлите обо мне весть в Этрурию или на дорогу моей милой, если она выехала оттуда. Хочу я, чтобы Арета могла молвить мне хоть единое слово участия – последнее слово милой женщины усладит мою смерть. Хотел бы я, чтобы она видела, как я заплатил моей жизнью за чувство чистой любви! Хотел бы я ей сказать, что отдаю мою жизнь за ее любовь охотно, не жалея, что как любил, так и люблю теперь…»

Веревки изрезали руки и ноги Эмилия, острые кочки и камни терзали ему спину. Он начал стонать.

Это прервало думы Брута.

Осторожно оглядевшись, старик подошел к лежащему. Эмилий вздрогнул, предположив, что начинается его истязание.

– Сын Турна, ты страдаешь? – спросил его Брут, наклонившись.

– Отойди, палач! – вскричал осужденный.

– Отойду, когда устрою тебя здесь поудобнее.

Брут разостлал теплый плащ на траве, положил на него Эмилия, не имевшего возможности сопротивляться, и завернул его. Потом подложил ему под голову подушку, сел около него и заговорил:

– Я тебе не палач, а покровитель. Боги однажды помогли мне спасти тебя, помогут и теперь. Поговори со мной.

– О чем мне с тобой говорить, жестокий человек? – возразил Эмилий. – Зачем ты не дал тиранке убить меня? Что я тебе сделал? Почему ты так злобно выпросил меня себе?.. Ужасная, темная, сырая тюрьма, голод, болезни – неизбежные спутницы заточения – все это само по себе хуже смерти. Я это уже испытал, а теперь ты будешь приходить ко мне, мучить…

– Я это сделал, чтобы выиграть время для твоего спасения. Скажи мне, Эмилий, открой, о ком и о чем ты плачешь? О ком или о чем сожалеешь? Неужели об одной жизни? Не думаю, чтобы ты был таким эгоистом. Поделимся взаимно нашими скорбями!..

– Тебе нужно это признание, чтобы сделать зло дорогим мне людям. Не льсти себя такой надеждой, Луций Юний! Я не болтлив.

– Мы можем придумать…

– Новую пытку?..

– Я был другом твоего отца.