Скалаки

Маленький Иржик смотрел на чужого красиво одетого пана, пока его взгляд не остановился на тарелке с мясом. В желудке у него заурчало. Мальчик отвел глаза и увидел печальное лицо деда. Когда старик нагнулся к огню, он осторожно шепнул ему:

— Дедушка, Мария хочет уйти в ольшаник.

— Подожди еще немного.

Насытившись, молодой князь кивнул камердинеру, чтобы тот воспользовался остатками. Мясо быстро исчезло в большой пасти проголодавшегося слуги.

Скалак слышал, как князь что-то сказал своему камердинеру, но, не зная немецкого языка, не понял, о чем речь. Вскоре, однако, все разъяснилось; камердинер, неожиданно повернувшись к крестьянину, быстро спросил:

— Это вы здесь пели перед нашим приездом? Крестьянин посмотрел на камердинера, потом спокойно ответил:

— Да, милостивый господин, это мы с внуком пели духовные песни.

— Только вдвоем? Нам показалось, что пел еще и женский голос — Камердинер пристально глядел на старика.

— Милостивый пан, да это был голос Иржика, он ведь еще дитя. — Лицо Скалака было спокойно, казалось, крестьянин не лгал.

Камердинер снова что-то сказал по-немецки. Молодой князь кивнул, потом приказал ему приготовить постель. Согревшись в теплой избе после утомительной езды по морозу и метели, он почувствовал, что его клонит ко сну. Слуга передал Скалаку приказание князя, зажег лучину и вышел проверить, как позаботился крестьянин о его Воронке и о княжеском любимце — Гнедом.

Молодой Пикколомини посмотрел на крестьянина, который старался как можно лучше устроить ему постель на старой простой кровати. В глазах дворянина отражалась брезгливость, он глубоко вздохнул. Правда, постель была чище, чем он мог ожидать, но Пикколомини тут же вспомнил свое роскошное ложе с дорогим балдахином в Находском замке. Он зевнул, лениво потянулся, насколько это мог позволить жесткий стул, затем, подняв глаза, внимательно посмотрел на печь… Оттуда на него уставились большие темные глаза, но в них не было выражения страха, подобострастия и глупого восхищения, которые князь обычно замечал, когда ему случалось бывать в деревне. Это так удивило его, что он не отвернулся с презрением от деревенского мальчика, пристально смотревшего на него.

Камердинер вскоре вернулся, глаза его странно блестели. Взглянув на крестьянина, занятого приготовлением второй постели, он сказал:

— Все в порядке, ваша светлость, но, кроме того, я убедился, что старик нам наврал. Они пели не только вдвоем с мальчишкой. Ваша светлость, вы не изволили ошибиться, с ними пела женщина.

— Что? — оживившись, спросил Пикколомини, выпрямляясь на стуле.

— У этой старой шельмы — красавица дочь, я ее видел мельком, но, кажется, она очень хороша. Он прячет ее.

— Ну-ка, расскажи!

— Вхожу я в хлев и слышу, что-то скрипнуло за спиной, я оглянулся и, несмотря на слабый свет лучины, увидел приоткрытую дверь, которая ведет в какую-то каморку рядом с комнатой. В дверях показалась и сразу же исчезла красивая девушка.

— В самом деле красивая?

— Мне показалось, что очень.

Сонливость князя мгновенно исчезла, его холодные глаза загорелись. Мысль о легкой интрижке прельстила его. Он не сомневался в том, что девушка могла быть красивой, ему случалось встречать сельских красавиц.

— Говоришь, в каморке рядом? — быстро переспросил он и поднялся.

— Позвольте напомнить, что с ними надо вести себя осторожно, им нельзя доверять. Не угодно ли вам взять лучину и посмотреть на своего коня — дверь тут рядом, а я задержу старика.

Взяв лучину, князь Пикколомини вышел. Крестьянин, все время с недоверием поглядывавший на приезжих, удивленно посмотрел ему вслед.

— Живо, живо стели постель, чтобы милостивый господин, вернувшись из хлева, сразу же мог лечь отдыхать. Но куда это годится, разве можно здесь уснуть! — и он заставил старика перестелить все заново. — Так, выше под голову. Эй, паренек, подожди, — крикнул он Иржику, который было направился к двери. Смышленый мальчуган заметил, как ему подмигнул дед — «следуй, мол, за незнакомцем» — но, услыхав окрик камердинера, он остановился.

— Подай мне воды, — приказал камердинер.

Иржик удивленно посмотрел на него своими темными глазами и, подав ему воды, отошел.

— Куда бежишь, мальчишка? Помоги-ка лучше. Возьми вон там шпагу и положи ее на полку.

Скалак часто поглядывал на дверь и поворачивал голову, как бы прислушиваясь, но тут снова раздался грубый голос камердинера.

— Сюда шпагу, сюда! А это что? — воскликнул он и, сняв с полки какую-то вещь, напоминавшую доску, положил ее на стол.

На доске были натянуты струны.

— О! Это цимбалы! — Он ударил по струнам, и они громко зазвучали. — Ого, жалуются, сетуют, и получается музыка! Поди-ка сюда, мальчик, сыграй!

— Я не умею! — Иржик вопросительно посмотрел на подошедшего деда.

— Ну, тогда сыграй ты, старик!

— Милостивый пан, я тоже не умею. — Старик повернул голову и прислушался, но камердинер снова ударил по струнам, раздались нестройные, режущие ухо звуки.

— Врешь, зачем тогда у вас этот инструмент? Играй!

— Мой сын немного играет.