Скальпель и автомат

— Вон наши в рукопашной схватке! Гляди! Так их! Так! — размахивая окровавленной рукой, солдат брызгал в меня кровью, с головы капала кровь. Кисть левой руки раздроблена, на голове касательное ранение мягких тканей. Забинтовала, подсадила в машину. Хотела бежать на пригорок, смотрю, ведут пленных немцев: 4 танкиста и 2 танкетки, пушки большие, черные, блестящие. Красноармейцы плотным кольцом окружили пленных: «Бей их, гадов! Бей!» И только властное слово генерала (они нужны как «язык») все поставило на свое место. Оказывается, здесь, на грейдере, сбросили фашисты свой десант для задержки наших войск. Они наводили панику, держали с удобной позиции дорогу, расправились с мирным населением в деревне. У них приказ Гитлера, переводчик читал: физически истреблять все население, уничтожить миллионы людей низшей расы, целые расовые единицы. Нужна земля, ценности во имя сохранения чистоты германской расы. Придется развивать технику истребления населения: сжигание в печах, лагеря смерти, расстрелы, сжигание малых деревень с населением. Забор крови. Небольшую часть молодежи — в рабочий скот.

Генерал Шамшин, собрав в кулак отставшие, потерявшиеся части войск, уничтожил десант, повел наших за Дон, на формировку. Патронов, гранат, снарядов нет.

Высокие хлеба скрыли итоги боя: трупы, разбитые орудия. Санитарная машина куда-то уехала. Перевязываю раненого, укладываю на машину 22-го танкового корпуса. Попросилась на машину, потеснились. Едем мимо деревень. Старики спрашивают: «Куда такая махина войск идет?» Услышав, что за Дон, ругали ожесточенно и зло, не понимая, что перебиты офицеры в боях, нет политработников, нет бензина, снарядов, солдаты голодные, нужна формировка. Женщины, вытирая глаза, причитали: «На кого же вы нас оставляете?» Ловят кур, суют хлеб, картошку, ватрушки, несут воду, молоко.

Самолеты врага не теряются, то и дело, наводя панику, бомбят, внося еще больший беспорядок. Из зарослей по берегу Дона автоматчики обстреливают. Переправы нет. Машины и люди вдоль берега ползут огромной массой, ищут переправу. Понтонщики только наведут мост, как налетят фашистские самолеты, уничтожат, а строительство начинается снова в другом месте. Некоторые пробуют переплыть на бревне. Доплывут ли? Ночью на 10 июля наладили переправы — честь и слава понтонщикам! Машины и люди кинулись по мосту. Регулировщики твердо руководили потоком. Машины переправились, поток воинов и беженцев захлестнул переправу. Недалеко на том берегу части собирают своих людей и транспорт. Регулировщики помогли мне сесть в машину и попросили всех проехать дальше, не загромождать берег и не демаскировать. 12 июля утром въезжаем в деревню. Смотрю — лейтенант медслужбы Фира Чигиринская. Увидев ее, с криком скатилась с машины и очутилась в объятиях Фиры. Черные кудри из-под пилотки, брови вразлет, карие глаза, стройная, как тополек. Как же я рада! Наши здесь! Не прошло еще и четырех суток, с тех пор, как меня оставили на посту, но сколько пережито! Отношение ко мне меняется к лучшему. Доложила комбату Безуглову о возвращении. Оказалось, за мной посылали Ирину Михайловну. Ну, как она могла добраться до меня, когда поток шел на нее огромной массой!

Эта деревня называлась Староселье. 22 июля 1942 года. Многие медсанбатовцы еще не вернулись из-за Дона. С Фирой Чигиринской живем в развалюхе у деда и бабушки. Налетает авиация, гудит и бомбит. Почта взлетела. Огромный столб черного дыма и водоворот огня — это цистерна с горючим взлетела в небеса. Огонь крутится черными клубами дыма — смотреть жутко — и воет и гудит. В двухэтажной школе разместили раненых, развернули госпиталь. Раненых очень много. В небе большое количество самолетов врага, они волнами, с воем заходят и бомбят и обстреливают из пулеметов. Прямое попадание в госпиталь, раненые идут, ползут, бегут — кто как может. Я тащу за рукав хромающего солдата, он обалдел от контузии и все кричит: «Куда тянешь? Куда тянешь?!» Фашистский коршун навис, воя над нами. Кричу: «Ложись!» Падаю сама, а он все еще хромает. Смотрю — он упал с криком. Ползу к нему, пули полосой отгораживают нас от дороги, а он вторично ранен и опять в ту же ногу, только ниже колена. Сажусь на землю, говорю: «Снимай сапог». Он попробовал снять, но застонал и лег. «Давай разрежу». «Нет! Нет! — отпрянул солдат. — Они новые! Мне еще наступать в них». «Тогда терпи, не ори так!» Кровь при каждом нажиме выплескивается из сапога, еле сняла наполненный кровавой кашей. Пока накладывала давящую повязку, он старательно вытер сапог травой, предварительно выплеснув кровь, отжал портянку. «Вам надо срочно к врачу!» «Как бы не так! В часть мне надо, там вылечат, а в тылу здесь видишь, что делается?» Волна самолетов приближалась. Травой вытер окровавленные руки, взял сапог под мышку и побрел, хромая и покачиваясь, в сторону. Волна надвинулась воя, пикируя, расстреливают раненых, не успевших спрятаться. Бинтую раненого вторично. Он тоже контужен. Уже ползком тащу его подальше от дороги.