Скандал столетия

С точки зрения литературы это было волшебно, но реальность – притом что мы были еще так молоды – обернулась настоящим кошмаром. Четырнадцать дней мы колесили по выжженным и унылым проселочным дорогам, ели в жутких забегаловках, ночевали в мотелях по соседству с опасным сбродом. В супермаркетах южных городов впервые познали всю мерзость расовой дискриминации: один автомат с напитками предназначался для белых, другой – для чернокожих, и на каждом имелась соответствующая табличка. В Алабаме мы целый вечер пытались найти номер в отеле, и везде нам отвечали, что мест нет, пока один ночной портье не выяснил случайно, что мы – не мексиканцы. Тем не менее и как всегда, мучило нас больше всего не бесконечные перегоны под нестерпимой июньской жарой, не тяжкие ночи в придорожных мотелях, а скверная еда. Осатанев от гамбургеров из папье-маше и солодового молока, мы в конце концов попросили нашего ребеночка поделиться своим консервированным детским питанием. И по завершении этой одиссеи лишний раз убедились, что литература – это одно, а действительность – другое. Незапятнанной белизны особняки посреди хлопковых полей, работяги, присевшие передохнуть и подкрепиться в холодке под навесами придорожных харчевен, бараки чернокожих, бьющихся в лютой нищете, белые наследники Гейвина Стивенса, идущие к обедне об руку с томными женами в муслиновых платьях, – вся эта ужасная жизнь округа Йокнапатофа проплывала у нас перед глазами за окнами автобуса и была так же верна и человечна, как в романах старого мастера.

И однако же все эти ощущения пошли известно куда, когда мы добрались до мексиканской границы, в грязный и пыльный Ларедо, уже знакомый нам по бессчетным фильмам про контрабандистов. И перво-наперво мы кинулись в харчевню, чтобы поесть не всухомятку. И для начала, в качестве первого блюда нас попотчевали желтым рассыпчатым рисом, приготовленным иначе, нежели у нас на Карибах. «Хвала Господу, – сказала Мерседес, отведав. – Только ради этого риса я бы осталась тут навсегда!» Невозможно было и представить, с какой буквальной точностью исполнится ее желание. И дело тут как раз не в этом блюде поджаренного риса – судьба решила выкинуть номер почище и шуточку отпустить позамысловатей: рис, который мы едим дома, нам доставляют из Колумбии едва ли не контрабандой, в чемоданах друзей, потому что мы научились обходиться без каких угодно кушаний нашего детства, но только не без этого патриотического риса – белоснежные зернышки, одно к одному и каждое отдельно, хоть пересчитывай их на тарелке.

Мы приехали в Мехико-сити в лиловатых сумерках, с двадцатью долларами в кармане и с полным отсутствием перспективы. У нас имелось там лишь четверо друзей. Один – поэт Альваро Мутис, проведший в Мексике юность и еще не встретивший зрелость. Другой – Луис Висенс, каталонец, очарованный культурой Мексики и несколько лет назад перебравшийся туда из Колумбии. Третий – скульптор Родриго Гарсия Бетанкур, заставивший циклопическими головами все пространство этой бескрайней страны. Четвертый – писатель Хуан Гарсия Понсе: мы с ним познакомились в Колумбии, когда он был членом жюри на конкурсе живописи, но едва припомнили друг друга из-за того, что чересчур высока оказалась концентрация этилового спирта в вечер нашей первой встречи. Это он, едва узнав о нашем приезде, позвонил мне и закричал на своем цветистом наречии: «Козлина Хемингуэй расхреначил себе черепушку». Именно тогда – а не в шесть вечера накануне – я в самом деле приехал в Мехико, толком не зная, как, зачем и насколько. С той поры минул двадцать один год, я так этого и не уяснил, но мы продолжаем тут жить. Как я сказал недавно по одному достопамятному случаю, здесь я написал свои книги, здесь я вырастил своих сыновей, здесь я посадил свои деревья.

И пережил это прошлое – слегка разреженное ностальгией, разумеется – сейчас, в очередной раз вернувшись в Мехико, но теперь обнаружил себя в совсем ином городе. В парке Чапультепек не видно больше влюбленных парочек, и никто, кажется, не верит в сияние январского солнца, потому что оно и вправду стало в эту пору редким гостем. Никогда, никогда еще не чувствовал я такой смуты в душах друзей. Возможно ли такое?

26 января 1983 года, «Эль Паис», Мадрид

Ну, поговорим о литературе