Скарабей

– Дескать, и пусть там «кукуют» на птичьем своём языке! – рассказывая об этом, Миллер смеялся до слёз. – Но немчура не пропала. Обустроилась и стала жить припеваючи, злым языкам на зависть. – Он облокотился о парапет узкой блестящей Яузы и покуривал, любуясь бликами, которые оставляло на воде долгожданное мартовское солнце. Марципан слушал артиста, открыв рот. Он узнал от Миллера, что юный Пётр обожал Немецкую слободу. Она была настоящим кусочком Европы. Аккуратные домики, под красными черепичными крышами, ухоженные сады и милые барышни в накрахмаленных фартучках и чепцах. В Немецкой слободе жила любовница молодого царя – Анна Монс. В Москве её ненавидели. Звали «Монсихой» или «Кукуевской царицей». Позже царь подарил эти земли Францу Лефорту, своему наставнику и другу.

Марципан не сводил глаз с Миллера, слушал его, открыв рот. Он всё ещё не мог поверить, что происходящее с ним не сон. Потихоньку они подошли к Введенскому кладбищу, которое Миллер называл по старинке, «Немецким». Он купил у старушки букетик подснежников и тихо сказал:

– Здесь лежат мои предки. Все, даже мама, хотя она и была русская.

Миллер повёл Марципана по кладбищу, попутно показывая ему интересные надгробья, и рассказал о своих корнях.

– Мой прадед приехал сюда из Баварии. Он был простой человек, пивовар. Здесь, на Кукуе имел добротный дом и жену подстать себе, белокурую пышную «гусыню». Я недавно был в ГДР, – пояснил Миллер со смехом, – видел немок. Они все «гусыни». Белокурые, серьёзные и ужасно важные. Так вот. Мой недалёкий предок закупал ячмень, делал сусло и варил пиво. И сам снимал с него пробу, крякая и попёрдывая от удовольствия.

Марципан невольно поморщился. Он ещё не привык к Миллеру, к его манере употреблять в разговоре перчёные словечки.

– Я думаю, – Миллер нагнулся и положил букетик на родительскую могилу, – у моего пивовара было десять или двенадцать детей. И всех надо было напоить, накормить, выпороть, научить ремеслу, женить, выдать замуж. В общем, я ему не завидую. К счастью, меня чаша сия миновала. Живу, один, как хочу. Я – артист. Моё поприще театр, кино. А собачиться с женой, подтирать детям носы? Не годится, верно? – весело спросил он.

Марципан засмеялся и кивнул. Ему нравился артист, и нравилось всё, что он говорит и думает. Позже он узнал, что Миллер никогда не был женат, что ему сорок три года, что основную часть из них он прожил в арбатской коммуналке, в десятиметровой комнате, и только недавно получил от Союза кинематографистов отдельную квартиру, там же, на Арбате.

Они молча постояли у могилы родителей артиста, а потом повернули к выходу. Возле одного из надгробий Миллер потянул Марципана за рукав, предлагая задержаться.

– Здесь похоронен доктор Гааз, врач, лечивший Гоголя, – пояснил он. – Прочти, что написано.

– «Спешите делать добро» – прочёл Марципан вслух.

Миллер снизу, но покровительственно посмотрел на него и сказал:

– Это и мой девиз. Я люблю помогать молодым. Звёздных «выкидышей», сынков и дочек от искусства, не переношу. Потому, что сам сирота. А тебе помогу. Я вижу, ты искренне любишь кино. Кем ты хотел бы стать? Режиссёром? Актёром?..

– Не знаю, – смущённо пожал плечами Марципан. – Мне неважно. Лишь бы на Мосфильме.

– Ладно, – кивнул Миллер. – Сегодня же позвоню Родовскому. Он только что запустился. Пусть подберёт тебе роль. Не волнуйся, меня он послушает. Будем вместе сниматься. Сценарий – чудо! Сказка. Про бедного Ивана-богатыря и богатенького Ивана-царевича. Что-то вроде «Принца и нищего» Марка Твена. Я играю Чудище. Недели две поскучаем в Москве. Съёмки будут проходить в павильонах. Потом уедем на всё лето. Новгород Великий, Тверь, Валдай, Вышний Волочок, ну и, конечно, моя любимая Ялта. Месяца через три его «хлопушка» уйдёт в декрет. И Родовский возьмёт на это место тебя. Будешь работать помощником режиссёра и понемногу сниматься. Потом поступишь во ВГИК. На какой факультет, решишь сам. Так, что? Согласен?

Марципан выпучил глаза и онемел от волнения. Потом открыл рот и проглотил слюну. Миллер говорил о его будущем в кино, как о свершившемся факте. Золотые двери, которые два часа назад были наглухо закрыты для него, чудесным образом распахнулись. Заиграла музыка, запели птицы. Безжалостный идол под названием «Мосфильм» открывал ему свои объятия. А суровая неприветливая Москва вдруг стала милым гостеприимным городом, не хуже Булкина. И всё это по мановению руки всемогущего Чёрта. Марципан боялся поверить в такое чудо. В то, что мечты его начали сбываться, а потому билет до Череповца можно смело вернуть в кассу.

– Можно спросить?.. – робко начал Марципан. Его мучил один вопрос.

– Конечно, – кивнул Миллер с улыбкой. Юноша выглядел очень потешно. Его розовое щекастое лицо с черносливинами глаз совсем не умело врать. На нём мгновенно отражались все самые затаённые мысли, восторги, страхи, сомнения, а сейчас мучающее его любопытство.

– А где Кукуй? Ручей, про который вы говорили? – выдохнул Марципан.

– Там же, где и Лефорт! – рассмеялся Миллер.