Скарамуш. Возвращение Скарамуша

– Да, не жалуюсь. У меня гораздо больше, чем мне нужно.

– В таком случае ты сможешь внести свой вклад в выплату государственного долга, – съязвил дворянин, очень довольный, что зло, которое Андре-Луи помогал сеять, отзовется и на нем.

Затем разговор перешел на госпожу де Плугастель. Насколько понял Андре-Луи, господин де Керкадью весьма неодобрительно относился к предстоящему визиту по причине, неясной Андре-Луи. Однако графиню отличало своеволие, и ей нельзя было ни в чем отказать. Господин де Плугастель находился в Германии, но собирался скоро вернуться. Из этого неосторожного признания легко можно было заключить, что господин де Плугастель – один из тех эмиссаров, которые, ведя интригу, сновали между королевой Франции и ее братом, австрийским императором.

Экипаж остановился перед красивым особняком в предместье Сен-Дени, на углу улицы Рая. Вылощенный лакей провел их в маленький будуар, весь в позолоте и парче, который выходил на террасу над садом, представлявшим собой парк в миниатюре. Здесь их ожидала госпожа де Плугастель. Она встала, отпуская молодую особу, читавшую ей вслух, и пошла им навстречу. Она протянула обе руки, приветствуя кузена Керкадью:

– Я опасалась, что вы не сдержите слово, так как не надеялась, что вам удастся привезти его. – Улыбаясь, она приветливо взглянула на Андре-Луи.

Молодой человек галантно ответил:

– Память о вас, сударыня, столь глубоко запечатлелась в моем сердце, что уговоры были бы излишни.

– О льстец! – произнесла госпожа де Плугастель и жестом остановила его. – Нам надо немного побеседовать, Андре-Луи, – сказала она с серьезностью, слегка встревожившей его.

Они сели, и некоторое время разговор вращался вокруг общих тем, которые, впрочем, в основном касались Андре-Луи, его занятий и воззрений. И все это время хозяйка изучала его добрыми, печальными глазами, пока он снова не почувствовал беспокойство. Интуиция подсказывала Андре-Луи, что его привезли сюда с какой-то иной целью, нежели та, о которой сообщили.

Наконец, как будто об этом заранее сговорились – а неловкий сеньор де Гаврийяк был совершенно не способен притворяться, – крестный встал и под предлогом, что хочет осмотреть сад, вышел на террасу, белую каменную балюстраду которой обвивала герань, горевшая алым огнем. Спустившись вниз, он исчез среди листвы.

– Теперь мы можем поговорить более откровенно, – сказала госпожа де Плугастель. – Идите сюда, сядьте рядом со мной. – Она указала место на канапе.

Андре-Луи подошел, правда с чувством некоторой неловкости.

– Вы знаете, – сказала она мягко, положив на его руку свою, – что очень дурно себя вели и ваш крестный имеет все основания гневаться?

– Сударыня, будь это так, я был бы самым несчастным из всех смертных. – И он объяснился так же, как в воскресенье перед своим крестным. – Мой поступок был вызван тем, что в стране, где парализовано правосудие, это был единственный способ объявить войну подлому негодяю, убившему моего лучшего друга. Это жестокое, зверское убийство невозможно было наказать законным путем. Но мало того, позже – простите за откровенность, сударыня, – он обольстил женщину, на которой я собирался жениться.

– Ах боже мой! – воскликнула она.

– Простите. Я знаю, что это ужасно. Наверно, вы понимаете, что я пережил. Последняя история, в которой я замешан, – скандал в Театре Фейдо, вызвавший беспорядки в Нанте, – была спровоцирована именно этим.

– Кем она была, эта девушка?

Как это похоже на женщин, подумал он. Их всегда интересует несущественное.

– Эта бедная дурочка была актрисой. Ее имя – мадемуазель Бине. Я не жалею о ней. В то время я был актером в труппе ее отца, куда попал после того случая в Рене. Я вынужден был скрываться от правосудия – ведь во Франции оно обращено против несчастных, которые незнатны. Итак, у меня было достаточно причин, чтобы спровоцировать скандал в театре.

– Бедный мальчик, – нежно сказала она. – Только женское сердце способно понять, сколько вы выстрадали. Поэтому я легко могу простить вам все. Но теперь…

– Ах, сударыня, вы не поняли. Если бы сегодня я думал, что только личные мотивы заставляют меня участвовать в святом деле ликвидации привилегий, я, наверно, покончил бы с собой. Мое истинное оправдание – в неискренности тех, кто хотел превратить созыв Генеральных штатов в фарс.

– А может быть, в таком вопросе разумно быть неискренним?

– Разве может неискренность быть разумной?

– О да, может, поверьте мне! Я вдвое старше вас и знаю жизнь.

– Я бы сказал, сударыня, что неразумно то, что осложняет существование, а ничто так не осложняет его, как неискренность.

– Но я уверена, Андре-Луи, что у вас не столь превратные представления, чтобы не понимать необходимость правящего класса в любой стране?

– Ну конечно. Но власть необязательно должна передаваться по наследству.

– А каким же иным способом?

Он ответил ей сентенцией:

– Человека, сударыня, создает его работа, и пусть права наследуются только от такого родителя. В таком случае всегда будет преобладать лучшая часть нации и государство достигнет великих успехов.