Сказ Про Иванушку-Дурачка. Закомуринка двадцать девятая (СИ)

– Ах, Катя! За доставленное удовольствие я готов сделать тебя счастливой!

– Ой!

– Шо?

– А эвто как?

– За доставленное удовольствие я готов исполнить три твоих заветных желания!

– Ой!

– Шо?

– Ой, какой раскаленный энтот противный противень! Кажется, я обожгла себе пе́пеки*!

– Надось помазать их маслом! Подсолнечным! Хочешь, помажу?

– Нет, не хочу!

– Обжи́г* надоть сперьва охладить! – ввернул Иван, жутко ерзая на табурете. – Можно помазать обже́говину* мороженым! Хочешь, помажу обжо́глое* сливочным мороженым?

– Нет, не хочу! А знаешь чьто, дедушка?

– Чьто?

– Сделай так, чьтобы моя горячность была как раньше!

– Эвто твое самое заветное желание?

– Фиг-то там!

– Да!

– Самое горячее желание?

– Да! Эвто мое первое самое заветное, самое горячее желание!

– Ты хорошо подумала?

– Да!

– Не передумаешь?

– Нет!

– Подумай ещежды! Стоит ли отказываться от такой теплоты? Ведь теплота спасет мир!

– Подумала!

– Хорошо подумала?

– Да! Я ж, блин, думная, понимаешь, болярыня, однаждызначно! Ты что, забыл?

– Не забыл, двождызначно! И что ты надумала? Авось передумала? Может быть, всё-таки лучше – в тепле?

– Нет! Мое желание неизменно!

– А как же спасение мира, ты об энтом подумала?

– Я подумала о спасении своих пепек!

– И что ты надумала?

– Дедушка, сделай мой жар меньше! – возопила деушка с присущей ей горячестью.

– Во сколько раз?

– В двадцать!

– Пусть Катин жар станет меньше! – воскликнул оксфордец, кембриджец и гарвардец. – В двадцать тысяч раз!

И универсант трех университетов вскочил с табуретки, как мастодонт с мотоциклетки, и трожды щелкнул перстишками. Но он, мастодонт эдакий, явно переборщил: Катя превратилась в ледышку.

– Обольстительная мадьмуазель! Пр-р-релестная фройляйн! – радостно закричал универсант, озирая плоды своих щелканий, и изо ртищи у него потекли слюнищи. – Поз... поц... ваш... ще... чар... дец!..

Девонька промолчала: не смогла разжать губоньки. Зато, понимаешь, совершенно непечатно выразился Ивасенька:

– Ну ты, дедище, ващще! Какой такой поз... поц? Що такое чар... дец?

Ту́тишки школяр триех высших школушек трёхма* сглотнул обильнейшую слюнищу и внятно произнес:

– Я сказал Екатерине: позвольте поцеловать вашу щечку, оч-чаровательная девица!

– И чьто она тебе ответила?

– Ничего, ёшкин кот!

– Хе-хе, ёшкина кошка!

Высший школяр насупился, но вдруг просветлел и закричал:

– Я понял, понял, ёшкин кот! Молчание – знак согласия! Она согласна!

– Хм-хм!

– Ну тепе́ренько-то я смогу, наконец, тебя поцеловать, Катенька! – воскликнул в восторге школяр, подскочил и поцеловал Катю в щечку. – Ой, ма... а!..

– Фиг вам!

Высший школяр утратил способность выражаться членораздельно, ибо губищи его примерзли к Катиной щечке.

– И-а-а-а! – завопил гарвардец, обращаясь к Ивану. – С-с-с... Пс-с-с... А-и́ э-я́!

– А-и?

– А-и!

– Аи значит: спали́?

– А́а! – отрицательно замотал головой оксфордец, и губищи его, примерзшие к Катиной щечке, растянулись как резина – в горизонтальной плоскости.

– Аи значит: спаси?

– Аа́! – согласно кивнул головой кембриджец, и губищи его, примерзшие к Катиной щечке, вытянулись как резина – в вертикальной плоскости. – А-и э-я!

– Э-я?

– Э-я, э-я!

– Ея, чьто ли?

– А́а, э-я! – замотал головой гарвардец-оксфордец, и губищи его, примерзшие к Катиной щечке, растянулись как резина – в горизонтальной плоскости.

– Тебя, чьто ли?

– Аа́! Э-я, э-я! – энергично кивнул головой оксфордец-кембриджец, и губищи его, примерзшие к Катиной щечке, вытянулись как резина – в вертикальной плоскости.

Иванушка-дурачек вскочил с табурета, подскочил к кембриджцу, оксфордцу и гарвардцу и дернул оного трёхма за плеки, но без толку.

– Деда!

– О?

– А ты произнеси: пусть Катин жар станет прежним, как в родной деревне! И щелкни перстами!

– О-о-шо́! – прошипел наш кембриджец-гарвардец. – Уть а́ин ар а́э э́им, ак оно́й ээ́вне!

И наш гарвардец-кембриджец щелкнул перстами.

– Фиг-то там!

Катин жар тут же пришел в норму, а дедушкины губищи отлипли от Катенькиной щечки.

– Ура-а-а! – горячо закричал Иоанн и плюхнулся на свойный табурет.

– Ула-а-а! – горячевато закричала Огняночка.

– Уа-а-а! – горячо-горячо закричал гарвардец-кембриджец-оксфордец и ухнул на свойский табурет, как мастодонт на мотоциклет.

Старичек почмокал чрезвычайно увеличившимися в размерах губами и прогундя́вил*:

– У от, а́тя!

– Шо, шо? – с горячеватостью спрохала Огняночка.

– Шо, шо? – с жаром спрохал Иоанн.

– О, о! Ш-ш-ш... О, о! Я оорю: ну от, Катя, твой жар и стал прежним, как в одной деревне!

– В одной? – горяча́во удивилась Екатерина. – В какой?

– В одной! Р-р-р... р-р-р... р-р-р... в родной!

– А-а-а!

– Ты састлива, Катя?

– Шо?

– Ты сцастлива, Катя?

– Шо, шо?

– Ты скастлива, Катя?

– Ага!

– Ну вот, твое пелвое желание, стало быть, исполнилось!

– Ой, а м-м-мочно слазу же втолое?

– М-м-мо... Мно-о-о... Мнэ-э-э... Мну-у-у... Мнужно! Говоли!

– Мое втолое голячеватое желание: хочу в лодную делевню, к маме!

– На побывку?

– На побывку!

– На какой слок?

– На неопледеленный!

– Фиг вам!

По дедушкиным щекам потекли слезы умиления.

– Оошо!

– Шо?

– Х-х-х... Х-х-х...

– Шо, диду?

– Р-р-р... Р-р-р...

– Шо, шо? Л-л-л... Л-л-л...