Сказ Про Иванушку-Дурачка. Закомуринка двадцать девятая (СИ)

– Ах, дедуся, сам вели сей дверишке отвориться! Однозначно! – зевнув, простонал Иванюся с печи, с девятого кирпичи.

– Ну уж нет, вели ты, Иоанн!

– Ну уж нет, вели ты, дедуган!

– Ин нет, повели ты! Ты, понимаешь, младой, швыдкий! Она твое повеление непременно исполнит, однозначно!

– Не исполнит, однозначно! Я ведь, дедулишка, волшебного слова не помню, щобы ей повелеть!

– Ф-ф-ф-фу! А кто за тебя помнит, ёшкин кот?! Пушкин?

– Пушкин по-о-омнит, ёшкина кошка! Однозначно!

– А кто еще?

– Ты, дедушка!

– Я помню? – подпрыгнул на табурете дед, как какой-нибудь пушкиновед.

– Ну не Пушкин же!

– Слово?

– Да! Слово!

– Как может Пушкин не помнить слово, если Пушкин – словесник?

– Эвто – волшебное слово! Редкое, но меткое! То ли на ам... То ли на фиг... То ли еще на що-то, фиг его знам! Словом, то самое слово, на которое дверь борзо распахивается! Ну, ты помнишь!

– Я помню, ёшкин кот? – подпрыгнул на табурете дед, как завзятый пушкиновед.

– Да, ёшкина кошка!

– Пущай Пушкин вспомнит, ёшкин кот!

– Пушкин-то вспо-о-омнит, ёшкина кошка! Однозначно!

– А кто же еще вспомнит?

– Ты, дедушка!

– Я вспомню, ёшкин кот? – подпрыгнул на табурете дед, как маститый пушкиновед.

– Да!

– В самом деле?

– Ты що, мне не веришь, ёшкина кошка?

– Верю, верю, Иванушка! Конечно, верю! И конечно, вспомню! Уже вспоминаю, ёшкин кот! О, скольки нам воспоминаний чудных готовит... Чудно готовит... Нам готовит, понимаешь... Давно готовит, однозначно... Ёшкин кот... М-м-мнэ-э-э... М-м-мнэ-э-э... И никак не приготовит: фиг вам! А-а-а, вспомнил, вспомнил! Ну надо же! Готовит меткое словцо: фиг вам!

– Так продекламируй, дидушка, эвто словцо! – восторженно закричал дурашка с печишки, с девятого кирпичишки.

– Тенчас*!

Дедушка с достоинством поднялся с табурета, как маркграф с винегрета, надменно подтянул пурпурно-малиновые штаны (роскошный дар Цезаря – Юлия, с собственных чресл), подбоченился, прокашлялся и произнес:

– М-м-мнэ-э-э... М-м-мнэ-э-э... И-эх, была не была! Фиг вам, откройся! Да поинтенсивнее, поинтенсивнее! – и живо щелкнул ще́птями*.

Ну ващще!

– Фиг вам, ёшкинам кошт! – проскрыпела дверюга и не открылась.

Дед, понимаешь, так и присел на табурет и раскрыл рот, как кашалот. С першей попытки отчего-то ни фига не подфартило, ёшкин кот.

Дед зачесал в затылке, и чесальщику вдруг пришло в голову, что надоть произнести наоборот, однозначно.

Дедушка с вальяжностью поднялся с табурета, где было весьма нагрето, кичливо подтянул пурпурно-малиновые штанцы (личный презент Юлия – Цезаря, с собственных чресл), подбоченился, прокашлялся и произнес:

– М-м-мнэ-э-э... М-м-мнэ-э-э... Вах, быть или не быть, вот в чём риторический вопрос! И-эх, была не была! Ну же, вам фиг, откройся! Да поинтенсивнее, поинтенсивнее! – и вяло щелкнул щептями.

– И вам фиг, ёшкинам кошт! – проскрыпела дверюга и не открылась.

Дед, понимаешь, так и опустился на остывший табурет, расщели́в ртищу, чисто кашалотище и даже еще почище. И со вторшей попытки отчего-то ни фига, ну совершенно ни фига не посчастливилось, двождызначно.

Дед зачесал в заты́лице, и чесуну немедля пришло в голову, що надось усилить высказыванье, ёшкин кот.

Дедушка с величавостью поднялся с табурета, где стало чуть-чуть нагрето, чванно подтянул насиженные пурпурно-малиновые штанишки (пожертвованьице Цезаря – цезаря, с собственных чресл), подбоченился, прокашлялся и произнес:

– М-м-мнэ-э-э... М-м-мнэ-э-э... И-эх, будь что будет! Вам фиг, фиг, фиг, фиг, откройся! Да поинтенсивнее, поинтенсивнее! – и изо всех сил щелкнул щептями.

Ну ващще!

– И вам фиг, фиг, фиг, фиг! – проскрыпела дверюга и не открылась.

Дед, понимаешь, так и плюхнулся на охладелый табурет, разинув звериное зевло́*. И с третьшей попытки отчего-то ни фига, ни фига, ни фига, ни фига не повезло.

Дед зачесал в затылочье, и чесателю сразу пришло в голову, що надовно бы расширить обращение.

Дедушка с внушительностью, понимаешь, поднялся с теплешенького табурета, напыщенно подтянул теплотворные пурпурно-малиновые штанишечки (подношеньице просто Юлия Цезаря – не Скалигера, с собственных чресл), подбоченился, прокашлялся и однозначно произнес:

– М-м-мнэ-э-э... М-м-мнэ-э-э... Вах, пропадать или не пропадать, вот шо требуется угадать! И-эх, где наше не пропадало! Фиг вам, вам и вам, откройся! Да поинтенсивнее, поинтенсивнее! – и – ширк-ширк! – оглушительно щелкнул щептями.

– И вам, вам и вам – один фиг! Да и фиг с вам, ёшкинам кошт! – проскрыпела дверюга и не открылась.

Дед, понимаешь, так и шандарахнулся на поостывший табурет, широко-широко разверзнув львиное харло́*. И с четвертшей попытки отчего-то ни фига, ни шиша, ни хрена и ни черта не подвезло.

Дед зачесал в поты́лице*, почесал минуту и две, шепча: «На́доткабы, вах, надоткабы», но почесуну ну ни фига не пришло в голову, ну и ну! «Да и фиг с вам!» – в отчаянии подумал дед и тут же помыслил: «Ага! Вот то, что надоткабы!»

И тогды дедушка уверенно поднялся с теплехонького табурета, величественно подтянул теплородные пурпурно-малиновые надра́ги* (драгоценный подарочек цезаря Юлия, с собственных чресл), подбоченился, прокашлялся и произнес: