Сказание о «Чёрной Рыси» (СИ)

Лазоря, не привыкшая к обслуге, пыталась сама положить себе и еды и питья, но Марибор, добродушно и несколько лукаво улыбаясь, протянул ей кушанья. Белояр, закончив предтрапезную молитву, с благословением поблагодарил улыбающуюся холопку, поставившую ему курниг (11) и миску гречихи с масляным куском. По обычаям сарсов, есть и пить в гостях полагалось вволю, и Кир с некоторым умилением смотрел на то, как едят его друзья. Оголодавший Марибор набивал рот за обе щёки, не забывая запивать это всё квасом, Белояр также не отставал, в присущей ему комплекции держа в руках целый пирог. Даже Лазоря, забыв девичью гордость, быстро глотала пищу, по-мужски опорожняя кружки берёзовицы в горло. Смотрящая на неё Цветана только изумлённо раскрыла рот, глядя на её манеры. Росана же вела себя чинно, но не скромничала, обсуждая с мужем какие-то судебные неурядицы одного купца. Став княжной, она взяла на себя обязанности судебных тяжб, помогая супругу в управлении. И глядя на них, у Кира язык не поворачивался омрачать настроение этих людей.

— Ну что же ты, друг мой, Кир? — обратился к нему сам Миронег, увидев, что тот не притронулся к еде. — Аль не хочешь меня одолжать?

— Думу-думаю, как бы весть злую тебе сказывать, — прямо ответил он, посмотрев ему в глаза, — бо не к столу кручину затеивать.

— А ты молви, светлый княже, — хотя лицо хозяина помрачнело, он не прекратил трапезничать, — от родичей моих утайки неможно иметь.

— Колозья на вас идут, — сказал, как обрезал. Девочки-холопы тут же замерли, испуганно посмотрев на него. Росана резко повернула голову и даже Цветана побелела. Один лишь Миронег остался неподвижен, подперев голову кулаком.

— Сколько их? — спросил он.

— В три сто раз больше чем моих воинов, — Кир заметил, что даже его сотники поутихли, перестав налегать на еду, — уходить надо, светлый княже. Не выстоит град.

— А что же Гордей наш, княже? — с тревогой спросила Росана, глядя то на мужа, то на него. — Не слыхивал ли ты часом, не видывал ли соколом?

— Всадник с нами прибыл из степей колозьевских, — Кир взял в руку кружку кваса, чувствуя, как холод напитка остужает мозолистую ладонь, — со щитом, а на щите-то белый прыгун с крылами.

Миронег встал бесшумно, но этот жест словно прорвал немую плотину гнева и бессилия, что скопились в нём. Серо-стальные глаза сверкнули яростью и он, кликнув дремавшего на лавке бирюча, велел ему немедля доставить того всадника в княжеские палаты.

— Двенадцать тыщ, — медленно проговорил он, усаживаясь обратно, — коли счас начнём грузить утварь и скот на ладьи, успеем токо к рассвету следующего дня переправить малых детей, баб да стариков… Двенадцать тыщ…

— А, быть может, всё ж сдюжим? — после сытной трапезы Марибор заметно подобрел. — Чай колозья не волки, за ляшки не тяпнут, эх…

— Кабы не Гордей, уведший дружину в степи, быть может и сдюжили б осаду, покуда гонцов до Улуса да Руморода…

— Нет боле Руморода, — покачал головой Кир, — сожгли его колозья.

— Собачье племя! — ругнулся Миронег, стукнув кулаком так, что дубовый стол дрогнул. — Вот что, друг мой Кир, — он вновь поднялся из-за стола и накинул на себя епанчу с бармой, — всё ж отведай блюд наших, не забижай меня. А я покуда сам с тем всадником встречусь. Бо шибко мне интересно, что приключилось с сыном моим непутёвым… Эй, Истиславка, — крикнул он в сторону соседней светлицы, где почивал ларник, — зови бояр, купцов да тиунов, пройдох энтих. Пущай трапезничают покуда без меня. К полудню, найдёшь меня в часовне, Кир, — сказал он напоследок, — есть о чём обмолвиться…

***

Утренняя трапеза очень легко растянулась до обеденной, учитывая, что среди купцов оказались гости из далёких восточных стран, принёсшие ко столу заморские блюда. Кир даже на какое-то время забыл, что этому городу грозит опасность, увлечённый разговором с душисто пахнущим келэпом в тюрбане об опасных пустынях и изобретательных способах выживания в них. И даже Лазоря окончательно размякла, пересев от толстых и душных бояр к Марибору, всё также молчаливо принимая его ухаживания. Белояр, напротив, устроил шумную дискуссию с местным дьяконом, обсуждая некие животрепещущие религиозные вопросы. Судя по кислому выражению лица последнего, спор с богатырём из чужой дружины, одна рука которого могла обхватить его голову, удовольствия не доставлял, вынуждая лишь робко возражать или горячо соглашаться. Древний и серый, словно камень, настоятель церкви не обращал на них внимания, подслеповатыми глазами щурясь на медальон на груди Кира. «Тёплый… — князь чувствовал необычную энергию, струящуюся сквозь эту, казалось бы, совершенно заурядную безделушку. — Пора!»

— Дядька Белояр, — он встал и, приняв епанчу от холопа, дотронулся до могучего плеча сотника, — коли наелись, направляйтесь к дружине. После и я буду.

— Как пожелаешь, княже, — кивнул тот, возвращаясь к перепелу в меду и спору с только-только облегчённо вздохнувшему дьякону.