Сказание о флотоводце

В эту ночь вдвоем они едут верхами к светлейшему князю Меншикову. Уже прошло несколько дней, как оставил князь Севастополь и перебрался из своего дворца на Бельбек. Шатер Меншикова, весь закрытый коврами, высится на зеленом холме. Казачья сотня — конвой светлейшего-расположилась рядом в леске, охраняя ставку главнокомандующего. Отсюда видно старое греческое кладбище, — гранитные белые плиты с латинскими надписями лежат вповалку, похожие на торосы в полярных морях. Пустынно. Гористая крымская земля, иссушенная солнцем и исчерченная каменистыми тропами, простирается за линией холмов.

Князь живет в положении мудреца, избравшего себе уделом уединение. Рослый адъютант, с энергичным обветренным лицом принимает поводья у адмиралов и, отдавая честь, говорит:

— Его светлость дремлет, но я могу разбудить…

В слово «дремлет» он вкладывает только им двоим понятный смысл и озорно улыбается одними глазами. Рассказывая о происшедших за неделю событиях, офицеры не раз перешептывались: «Пока князь дремал, противник ночью вышел из Варны».

«Экий вольнодумец адъютантом у светлейшего», — думает Нахимов, глядя на открытое, юношески свежее, беззаботное лицо лейтенанта, в беззаботности которого нетрудно угадать молодцеватость. И, расположившись к нему, спрашивает:

— Полки не подходят из России, не слышали?..

— Их высочества, великие князья, прибыли вчера, — непроницаемо четко, тоном доклада отвечает адъютант.

— Князья! А полки, я спрашиваю, подкрепление?.

— Нужда придет — Дунайская армия вся будет здесь, ваше превосходительство, — говорит адъютант, и ответ его означает: чего раньше времени беспокоитесь, князь знает, когда вызвать сюда войска Горчакова…

Нахимов начинает разубеждаться в вольномыслии адъютанта и, скучая, переводит взгляд на Корнилова. Но Корнилов, ближе знакомый с адъютантом, вдруг резко вмешивается в разговор.

— Скажите, Стеценко, тех, кто пришел сюда из ополченцев, князь куда приказал зачислить — в армию или к нам, защищать Севастополь?

— Много их, — потеплевшим голосом отвечает адъютант, — разночинцев. Не хотите ли пройти к ним, пока встанет командующий? Там они, за холмом, в деревеньке…

И срывающимся от волнения голосом вдруг говорит Нахимову:

— Они все держали путь в Севастополь, Павел Степанович. Иные из деревень, откуда ваши матросы, родственники, иные, — трудно поверить, — с Балкан, с земель Порты. Карантин ныне отменен, но случилось так, что командующий хотел сам «ходоков» из России хлебом и солью встретить, да вот некогда ему… Третьи сутки ждут встречи с князем!.. И добавляет:

— Кому не охота в Севастополь, ваше превосходительство? Если бы вы упросили князя оставить меня при себе в Севастополе.

— Разве не жаль вам покинуть главнокомандующего? — строго осведомился Нахимов.

— Жаль! И себя жаль, и светлейшего… Но себя больше! — вырывается у Стеценко. — Его сиятельству и отсюда все видно, ему книги и донесения суть дела заменят, а я не учен, ваше превосходительство, довольствоваться донесением, я по делу, а не книгам скучаю…

— Вот и сказали бы ему это! — предложил Корнилов. — Сами бы и попросились в город, на бастион…

— Просился.

— Ну и что же?

— Князь говорит: «Мои адъютанты — мои уши, мои уста, мои глаза, одни льстивые, боязливые в докладе, другие — с задором, с правдолюбием, — такие у тебя. Ты мне нужен»! Для равновесия, стало быть, — лейтенант усмехнулся. — Светлейший все знает, да только мало, видно, еще знать…

— Все знает! — в один голос повторяют адмиралы. — Еще бы! Стеценко, обращается к нему Корнилов, — проводи к разночинцам.

В лесу разбит бивуак, горят костры и группами сидят у костров пришельцы, в странной для этих мест одежде, похожие на егерей, на охотников. У некоторых на фуражках поблескивают георгиевские крестики, а к поясу прилажен небольшой топор в матерчатом мешочке. Знать, повоевали немало, ходили па турка, а может быть, еще и на Бонапарта.

На деревьях висят хомуты, а кое-где рядом с хомутами скатанные в круг шинели. Старики с окладистыми бородами и цепким неторопливым взглядом из-под нависших бровей чувствуют себя вольнее молодых и, не приникнув к безделью, вырезают из дерева ложки наполовину сточенным походным ножом. В белой панаме на голове, и тужурке и высоких сапогах, с патронташем у пояса, полулежит на земле незнакомец и обстоятельно повествует о том, как добирался он сюда из Москвы.

— Месяц ныне, как из Москвы вышел. Сорок человек нас было, двое отстали. Лошадей на трактах, троек да обозов видимо-невидимо, а подсесть к кому-нибудь трудно. Полдороги, пожалуй, пешком шли. Иной раз устанешь, захочешь отдохнуть денек, но откуда-то другие навстречу выходят. «Куда, братцы?» — спрашиваю. «В Севастополь, к Нахимову», — отвечают. Ну, делать нечего, подымаешься и идешь с ними дальше!

Никто не замечает, как Стеценко и с ним два адмирала оказываются возле рассказчика. Нахимов остро вглядывается в его лицо и спрашивает:

— Откуда сам?