Сказание о флотоводце

С земли разом вскакивают десятки людей. Все они, различив в сумраке адмиральские эполеты на плечах у пришедшего, приосаниваются и боязливо строятся плечо к плечу. «Не от светлейшего ли? Может, вспомнил, наконец, о них?»

Рассказчик, не ответив на вопрос, медленно и широко кланяется адмиралу и громко говорит:

— Желаем здравия, батюшка Павел Степанович, не признали вас сразу! Учитель я из Смоленской губернии, с родины вашей. В селе вашего батюшки живал, батальонного командира, секунд-майора Степана Михайловича родные мои еще в поход провожали… И матушку вашу Федосью Ивановну знал…

— Хорошо, хороню! — останавливает адмирал, боясь неумеренных излияний учителя. — Что там, в селе? Что в Смоленске?

Люди еще теснее, теперь уже теряя строй, окружают Нахимова. В тишине слышен голос учителя и хруст ветвей под ногами.

— К вам я, от ополченцев смоленских, но не с письмом, а сам, рядовым, служить отечеству…

— Помнят, стало быть, в Смоленске о Севастополе?

— В песнях поют о нем, батюшка Павел Степанович…

— Неужто в песнях?.. А ты спой нам, — говори адмирал, как бы обращаясь ко всем.

— Воля ваша, — соглашается учитель, только не мастер я петь. Али не поверите?

— Не поверю! — подтверждает адмирал и опять, словно ожидая поддержки, смотрит на обступивших кругом людей.

— Право уж не знаю, как и спеть-то! — все более смущается учитель. Но, поняв, зачем нужна сейчас адмиралу песня, отходит немного в сторону и запевает глуховатым, но сильным голосом:

Может, слышали вы, други
Бела крепость в море есть?
Далеко, на самом юге,
Там Нахимов — русска честь,
Там матрос в пример солдату
Сыт всегда, одет, обут,
Там и нашему-то брату
За усердье воздадут.
Город строится на море,
Против — вражеский союз.
На славянское на горе
В крепость ту идет француз!..

Он поет, прислонившись к дереву, почти невидимый в темноте. Нахимов растроганно молчит. Глаз его улавливает какое-то движение теней вблизи за деревьями, он вглядывается и, шагнув вперед, обнаруживает отделенный плотным рядом кустистых молодых дубков другой небольшой лагерь. Здесь, возле оврага, похожий на высокую корзину шалаш, ловко сплетенный из ветвей. Горец в пестрой короткой жилетке и с каким-то древним пистолетом за широким поясом сидит на корточках у шалаша, а из оврага, словно заняв там боевую позицию, недвижно вырисовываются несколько голов в широкополых шляпах. Адмирал успел увидеть, как в конце оврага двое из этих незнакомых ему людей обливали горящим свинцом округленные камешки гальки, видимо готовя пули. Костер потухал. На углях еще чернел странный плоской формы котелок со свинцом, едко пахнувший какими-то примесями.

— Стало быть, пули льете? — спросил Нахимов, с трудом распознавая в темноте какие-то расплывающиеся в контурах предметы, весла, прислоненные к деревьям, перевернутую дном лодку и смотанный парус, как большой флаг вокруг древка. И, догадавшись, спросил: — Сербы?

Он только произнес это слово, как с диковинной и, казалось бы, немыслимой цепкостью движений возле него свалились с деревьев и выскочили из оврага, образуя круг, фигуры горцев, и в слитном хоре их голосов он уловил:

— Живио адмиралу!

— Кто старший? — спросил Нахимов, чувствуя, что этот круг сгущается, и зная по опыту, что сейчас или не найдется никого, кто внятно, поборов стеснение, расскажет об отряде, или все начнут говорить, перебивая друг друга.

Но горцы молчали.

— Чего же вы? — удивился Нахимов. — Кто старший, спрашиваю.

— Нет старшего, отец адмирал! — кто-то ответил по-сербски.

Из толпы тихо попросили:

— Посиди и помолчи с нами, отец адмирал. Если вспомнил нашего старшего, надо теперь помолчать.

И кто-то пояснил просительно:

— Такой обычай у нас, у сербов.

Минуты три молчали все. Корнилов, пришедший сюда вслед за Павлом Степановичем, недвижно стоял, выделяясь ростом, но как бы сливаясь с горцами, походя в это мгновение на них тонким рисунком худощавого лица. Был здесь и Стецеико, удивленный происшедшим, но скрывающий свое удивление.

Первый нарушивший молчание и этим как бы принимающий на себя дальнейшее попеченье о собравшихся был Нахимов. Нахимов выбрался к оврагу, сел на срубленное дерево и с начальственной простотой сказал, подозвав к себе стоявшего на карауле:

— Рассказывай, братец, по порядку, сколько вас и как дошли.

Он помнил все сообщенное ему унтером, но считал единственно возможным сейчас снова выслушать о всем их пути.

Караульный знал по-русски и довольно связно пересказал об отряде, о монахе, ведшем их, о своем намерении служить на бастионе.

— Землю хорошо знаем, каждый шорох слышим, птица не пролетит мимо! подсказывали ему сербы.

— Верно, отец адмирал! — восклицали в толпе.