Сказание о годах Хогэн

— То, что называют главным Буддой данного храма[368], в былые времена считалось буддой Шакья из государства Гасси в Западной Индии[369], толкующего своей матери Майя «Сутру о воздаянии за милости»[370]. На протяжении девяти декад одного лета[371] на небе Траястримша[372] была установлена защита в храме Джетаванавихара великого короля Удаяны[373] и почтительно возглашена любовь к Будде, по заказу, сделанному на небе Вишвакармана[374], искусно вырезана зарубка на красной чандане[375]. Это высокочтимые формы двоих, рождённых во плоти[376]. Однако, когда Татхагата[377] закончил проповедь и спустился с небес, бодхисаттва Держащий Землю[378] изволил перебросить из Центральной Индии к небу Торитэн три моста: золотой, серебряной и водной энергии.

Тогда он вышел к опорам моста из дерева чанданы, поэтому Татхагата молвил ему с широкой улыбкой на устах:

— После того как мне определено было просвещать живых существ, совсем близким стало моё вхождение в нирвану. Новый будда из дерева чанданы, живя в грядущем дурном мире, превзойдёт меня в даровании живым существам милости избавления их от заблуждений, которые изменениям поддаются с трудом.

Так он сказал и изволил встать перед бодхисаттвой.

Однако после смерти Татхагаты дурной король по имени Пушьямитра[379] стал разрушать господствующий повсюду Закон Будды, а человек по имени Кумараджива[380] взял с собой своего Будду и бежал[381]; днём он выполнял свой долг перед Буддой, а по ночам Будда покровительствовал ему. Он уехал в страну Гуйцзи[382] возле Восточной Индии.

После этого он пересёк страну Чжэньдань[383] и принёс пользу многим массам людей. В годы правления под девизом Тэнгэн[384] императора нашей страны Энъю[385], когда для совершенствования в Пути Будды высокомудрый Кюнэн из храма Тодайдзи в поисках дхармы[386] поехал в страну Тан[387], а когда он готов был осуществить полученную возможность, этот Будда неожиданно показался ему во сне и возвестил:

— Я глубоко озабочен тем, чтобы наставлять живых существ в Восточной земле[388], тебе же надлежит не мешкая сопровождать меня.

Тогда Кюнэном овладели необыкновенные мысли. У него заструились слёзы радости и тогда, взяв этого Будду, он в конце концов наполнил ветром паруса, преодолел волны на десяти тысячах ри, насколько эти волны можно было увидеть, и в правление императора Итидзё[389], в годы правления под девизом Эйэн[390], возвратился в нашу страну. В великолепной этой земле он учредил храм Будды, в замутнённом нашем мире указал Путь множеству живых существ.

«Это и есть Татхагата Шакьямуни из Сага. С тех пор все, от одного человека наверху до десятков тысяч людей внизу, священнослужители и миряне, благородные и низкие склонили головы и пошли один за другим, след в след — и это продолжается доныне. Это и есть всеобщее равенство — единственное желание настоящего будды».

— А когда монах-настоятель монастыря забывает о своих клятвах, что тогда? Толпы монахов из Южной столицы и Северного пика[391] вновь склонятся к непослушанию, а тяга к воинственности — это дело особое. Должны ли монахи того храма прежде всего спасать живых существ, наставляя их, и давать им благо? По Закону Будды получение прощения равно состраданию. Применительно к мирским обычаям это означает жалость. Кроме того, как бы ограниченны ни были его деяния, получить какую-то награду ему следовало.

— Но если говорить о награде, это, может быть, в корне противоречит Закону священнослужителей? — так и этак рассуждали между собою люди. Храмовые монахи при этом покачивали головами; навострив уши, они проливали потоки слёз и делали вид, что заболели. Все радовались и успокаивались. Оттуда до Умэдзу[392] было велено плыть на лодках, на которые сверху нагрузить хворост и соорудить некое подобие лодок для перевозки топлива. Немного спустившись вниз по течению, путники в тот же день, едва начало темнеть, остановились в Кидзу[393], а на следующее утро, в тринадцатый день, от опушки дубовой рощи, при помощи младшего хранителя библиотеки Тосинари изволили связаться с господином Фукэ[394].

И тогда Пребывающий в созерцании утвердительно наклонил голову вниз. Хоть и прибыл он сюда, сбежав из столицы, он выразил желание снова пожаловать в неё, однако из стеснения перед людьми со слезами вымолвил:

— Исстари человек, который был главой клана, непременно имел дело с луком и стрелами. Вряд ли он мог быть таким злосчастным типом, как я. Я спасаюсь бегством в такое место, которого ни глазом не видно, ни ухом не слышно, — так он промолвил, захлёбываясь слезами.

Когда Тосинари вернулся и произнёс свою речь, господин Левый министр даже не услышал его, и он до крови прикусил себе кончик языка. Было трудно понять, что у вельможи лежит на сердце. Когда в Южной столице вызвали Гэнкаку, наставника в монашеской дисциплине, а Гэнкэн[395] сообщил об этом в Специальном курсе[396], Левый министр изволил спешно сесть в паланкин и въехать в Южную столицу.