Сказание о граде Ново-Китеже. Роман приключений

- Погоди, Завид, - недовольно сказал Юрята. - Покажи еще чего, Сережка!

Сережа вытащил нож, нажал кнопку - выскочило блестящее лезвие.

Завид. завистливо засопел.

Юрята восхищенно вздохнул:

- Сделай еще раз!

И еще раз лезвие спряталось и выскочило от легкого нажатия. Завид по-воробьиному задергал маленькой сухой головенкой. В глазах его была уже не зависть, а откровенная жадность.

- Сережка, ты меня слушай, - с просительной улыбкой дернул Завид Сережу за рукав. - Еще макухи принесу, домой сбегаю. И бабок двадцать гнезд[28] дам, а ты мне нож. Согласный?

- Отскочь, Завидка! - оттолкнул его Юрята. - Ко всем липнешь, всем завидуешь, жадная душа!.. Идем, Серьга, из луков стрелять.

Ребята стреляли из маленьких луков по тоненьким чурбачкам. Сережа осрамился: ни разу не попал в чурбачок. Он тоже начал сердиться, поставил толстый чурбан и крикнул с веселой злостью:

- Это ваш посадник Густомысл. Стреляй!

- Чего надумал! - попятились робко ребята, а Юрята повалил чурбан ногой.

- Не ладно задумал, Серьга. Отцы наши люди малые, мизинные[29], отдуют и нас и их заодно батогами за такое глумство над посадником.

- Ан стреляй! - закричал вдруг с яростью Митьша. - Он моего батьку нещадно кнутом бил и повесить на толчке грозился. Стреляй, говорю! - с силой вбил он в землю чурбак.

- Погоди! - схватил Сережа Митьшу за рукав. - Как твоего отца зовут?

- Алекса Кудреванко, солевар он.

- Я видел его вчера на посадничьем дворе, - взволнованно сказал Сережа. - Храбрый! В него стреляли, а он убежал.

- Знаю уж. Боюсь, поймают. - Неулыбчивые глаза Митьши засияли гордостью. - Он у меня такой: и черта с рогами не побоится.

- А, чего там! Воткнись стрела каленая Густомыслу меж глаз! - крикнул бесшабашно Юрята, первый пустив стрелу.

Разом зазвенели тетивы других луков, заверещали летящие стрелы. Утыканный ими, как еж, чурбан повалился на землю.

- Карачун дуроумному Ждану Густомыслу! - запрыгал Юрята на одной ноге, размахивая над головой луком.

После победы над посадником стрелять больше не хотелось. Тогда заинтересовались футбольным мячом.

- Пошто такой большой? - спрашивали ребята.

- Ногами мутузить! - объяснил Митьша. - Серьга, показывай.

- Идет! - охотно согласился Сережа. Он положил на землю свой шлем и ушанку Митьши. - Это будут ворота. А правила такие…

Через минуту по выгону запрыгал футбольный мяч. Женька с шальной мордой метался меж ребятами, не зная, кого хватать. И вскоре раздался милый сердцу футбольных болельщиков ликующий вопль:

- Тама!..

Глава 9 ХУДОГ

В его картинах благочестья нет…

Дм. Кедрин, «Рембрандт»

По правде, всех богов я ненавижу.

Эсхил, «Прометей прикованный»

1

Рамы были сдвинуты в сторону, окна открыты настежь. Истоме был нужен свет.

В простом черном кафтане, с узким ремешком на лбу, чтобы волосы не падали на глаза, Истома был похож на мальчика, несмелого и застенчивого.

- Это вапы мои, - показывал он на глиняные горшочки, кувшинчики и миски с краской. - Это ярь зеленая, бакан багровый, бычья кровь пунцовая, вохра желтая да вохра жженая, вишневая. А еще сурьма, ею же детинские жонки да девки брови чернят.

- Где краски достаете, Истома?

- Сам делаю. Коричневая - выварки лука, желтая - из березовых листьев, зеленая - из осоки иль конского щавеля. Вохра - из глины жирной, черная - из ореховой скорлупы. А еще жженая кость, настой гвоздики, ольховой коры и чебреца. Живые и голосистые! На масле натираю, а которые на яйце.

Он взял кисть, помял ее пальцами, готовясь писать, и снова отложил.

В застенчивых глазах его появилась умная сосредоточенность.

- Я так мыслю, что не в вапах суть. Худог душой должен писать, а не вапой.

Виктор посмотрел удивленно на Истому, потом перевел глаза на иконы, написанные им. Их было много, и разных: больших, церковных, выше человеческого роста, и домашних, маленьких. И были все эти святые и угодники не по-иконному живы, человечны, на всех ликах не святость полоумная, а мирская, звонкая радость.

- Вы большой художник, Истома! - искренне сказал летчик. - Это вот кто, что за святой?

- Святой целитель Пантелеймон, кроткий угодник божий, - откликнулся Истома, не отрываясь от доски.Онтоненькой, как игла, кистью выписывал волос в бороде Христа.

- Какой же это целитель кроткий? Не святой, а русский мужичок. Ему бы не ладан да молитвы, а чарочку винца да огурец соленый!

- Мужичище-деревенщина и есть, - улыбнулся тихо Истома. - Дрова нам из тайги привозит. Стоял перед глазами, сатана, когда я святого Пантелеймона писал. Ошибку я дал.

- Ошибка ли? А это, кажется, сам бог-господь Саваоф? Ишь какой! Морда красная, бородища пышная, а губы злые, жадные. На облаках сидит, а облака - словно мешки с мукой. Мельник, что ли? (Истома не отвечал, хитро посмеиваясь.) А это кто-то знакомый. Кто это?

- Николай Мирликийский, угодник и чудотворец.