Сказание о первом взводе

— Большую победу выигрывают большие армии. Так обычно принято думать. Но мы по опыту знаем, что в такой войне, как эта, да к тому же на нашей земле, бывает и другое. Иной взвод может проложить дорогу для будущей большой победы. Согласны со мной?

— Согласен, товарищ генерал.

— Ну, до свиданья… Широнин, — без обращения по званию, как давний товарищ товарищу, проговорил генерал, пожал руку Петру Николаевичу, шагнул к машине.

И действительно, спустя час и без того ставшее редким движение на шоссе оборвалось. Широнин смотрел в сторону затихшего горизонта. Там теперь был враг.

XXII

Утро третьего марта занималось нехотя, пасмурно. Ветерок с северо-востока набирал силу исподволь и не спешил теснить туманы глубже в степь. Придорожные посадки около триста шестого километра, развалины совхозных построек на горизонте, разъезженное дочерна шоссе, сбегавшее со склона Касьянова Яра, долго были заволочены блеклой, низко стелющейся пеленой и обозначились явственно лишь спустя час после рассвета. К этому времени и в небе вихревые потоки разметали серую клочковатую облачность, приоткрыли за ней такое же серое мартовское небо.

От железнодорожной насыпи и до самого горизонта степь лежала обезлюдевшей, пустынной. Но и такая обезлюдевшая она полнилась приметами своей обновляющейся жизни, своей близкой ранней весны. Прежде ничего не говорившие глазу заметенные снегом пригорки и бугорки теперь, когда снег осел и порыхлел, красовались словно отделанные чернью. Талая вода прибавила, углубила рытвины, и они темнели, как швы, которые вот-вот расползутся под богатырским усилием сбрасывающей зимнее оцепенение земли. Подойти бы поближе, присмотреться вон к тому пригорку у берега пруда. Первым пригрело его солнце. В искрошенный теплыми лучами синевато-грязный снег, наверное, уже уткнулось снизу крохотное рыльце неприхотливого белокопытника, уткнулось и, опираясь стеблем на могучие подземные корневища, ждет не дождется неминуемой скорой побудки… Близится, близится она!

Петр Николаевич поднялся из окопа, прошел к каменной изгороди и, полной грудью вдыхая пахнувший утренним заморозком воздух, повел пристальным взором по степи. На минуту задержал его на прояснившихся очертаниях совхозной усадьбы. Можно было предполагать, что немцы ее уже заняли. Букаев и Злобин, выдвинувшиеся на ночь в боевое охранение, задолго перед рассветом доносили, что на той стороне яра слышится шум движущихся танков.

— Ну, что впереди, Александр Павлович? — стараясь держаться за деревьями сада, Широнин подошел к окопу Болтушкина.

— Глаз не сводим, товарищ лейтенант, но пока ничего, В усадьбе, наверное, уже немцы. Там перед утром что-то пару раз вспыхивало.

— Посматривай и за пруд, Болтушкин, — напомнил Широнин.

— Туда они не сунутся, товарищ лейтенант, там болотина… А сунутся, то на свою же голову. Я те места просмотрел.

Широнин и сам исключал какое-либо другое танкоопасное направление, кроме шоссе, но что если гитлеровцы, желая разведать станцию и переезд, пошлют разведку, допустим, отдаленной стороной? Надо было предусмотреть и это. Еще с вечера после разговора с генералом, узнав, что первый взвод теперь лоб в лоб противостоит противнику, Широнин приказал всем бойцам зорко вести наблюдение, а самим ничем не выдавать себя, своих позиций. Но чем попытаются гитлеровцы их прощупать? Танками? Пешей разведкой?

— Ползет! — оборвал размышления Широнина Болтушкин. Он смотрел вверх, откуда плыл и разносился над степью ноющий мерный звук. Летела «рама». Это было худшее, чего можно было ждать. В мартовскую ростепель не только фотообъектив, а и невооруженный глаз без особенного труда отличит сверху недавно отрытые окопы с их черным дном. Истинное положение оборонительных позиций взвода мешали определить только ложные окопы. А над их сооружением немало потрудились бойцы.

Фашистский самолет сделал большой круг над Тарановкой, прошел над железнодорожной магистралью и где-то в районе Соколова свернул влево, взял обратный курс на аэродром. Блеснуло последний раз, попав в косой луч солнца, то ли крыло, то ли хвостовое оперение, и снова пустынно небо.

А спустя час на степь налег сверху многомоторный басистый зык.

— Раз… два… три… четыре… пять… — приподняв голову над бруствером окопа, считал приближавшиеся «юнкерсы» Танцуренко, красноармеец из новеньких.

— Не забув высшей математики? — обернул к нему посеревшее лицо и тоскливо крикнул Вернигора. Из всех проклятых штук, с которыми приходилось иметь дело на войне, больше всего ненавидел Вернигора вот эту бомбежку. Спасет ли при ней ладное, подвижное тело, зоркий сообразительный глаз, сноровка? Нет же, сиди, как сурок, замри, томись, жди — только и всего.