Сказание о Старом Урале

– Жила-поживала, тоску наживала. Вторую неделю бессонницей маюсь, тебя ожидая. Сны про тебя ласковые видела. Иной раз пробужусь от забытья и будто слышу колокольцы. Соскочу с постели – только тогда и пойму, что мерещится.

– С чего это хроменькая утопилась? Когда?

– В самый день, как командир проехал.

– Небось Прокопий обидел?

– Кто их знает! Девичья жизнь, как веточка неокрепшая – любой ветерок сломать может. Да не думай ты о грустном с приезда! Лучше расскажи, как в столице без меня проказничал. Страсть люблю такие рассказы. Меня-то когда в Петербург свозишь? Вот небось где жизнь-то веселая!

– Ох, Сусаннушка, лучше и не спрашивай. Такая жизнь, что в озноб кидает.

– Матушки государыни полюбовничек небось скучать ей не дает? Всю Россию к рукам прибирает? Так, что ли?

– Тише, родимая! Лучше не поминай про него. За одни слова, какие сейчас молвила, голову с тебя снимут да и мою не помилуют.

– Как велишь.

– Да не велю, родимая, а прошу только: про герцога поосторожнее! А лучше до поры и вовсе о нем не поминай.

– Батюшки мои! Сейчас только приметила: паричок новый. Французский, наверно?

– Нет, немецкий. Теперь в столице такие носят. Одежу тоже при дворе на немецкий лад стали шить. И еще мода завелась табак нюхать.

– Государыню, поди, увидеть довелось? Вот счастливый-то!

– Раза три удостоился сей чести. Даже в карты меня усадить изволила за своим столиком.

– Уж, верно, обыграла тебя в карты-то?

– Еще бы! Да как обыграла! Закон такой... Играть-то с ней надобно с умом. Всех обыгрывает...

– А иначе-то как? На то и государыня. Вовсе, поди, не старится?

– Гм... Сказать по правде, Ее Величество не выглядит здоровой. Сильно располнела, и цвет лица не то чтобы... благополучный... Никогда не была красавицей, а теперь... У государыни, сказывают, болезнь каменная... Но, главное, что ко мне по-прежнему ласкова и милостива.

– А Бирон-то каков?

– Тише, тише... Герцог – красавец, куда там! Ловок, строен, весел... Еще бы! Со всех сторон вельможи с поклонами до земли всякие богатства в подарок несут. Деньгами просто засыпают его. Едва ли успевает считать. Сорит ими, как шелухой от орешков.

– На моей тройке, поди, теперь раскатывает?

– Все еще не забыла моего грешка?

– До смерти тех коней не забуду.

– А вот и позабудешь! Поглядишь на новый мой подарочек – разом о старом позабудешь.

Выскользнув из объятий Демидова, Сусанна лукаво прищурилась.

– Подарочек привез? Родимый ты мой! Покажи скорей. Балуешь меня, капризницу!

– Как же не баловать? Чай, милее всех на свете!

– Хитрющий какой. Лаской-то вы нас, бедняжек, с ума и сводите. Думаешь, не понимаю, что подарочком хочешь за столичные грехи откупиться? Со знатных красавиц, поди, глаз не сводил? Знаю я тебя, проказника.

– В мыслях такого не имел. Верен тебе и дома и в столице. Как лебедь своей лебедушке.

– Знаю, знаю! Только я о другом наслышана. Мимо любой идешь, глаз не зажмуриваешь. Какие уж там лебеди! И на утиц охотишься.

– И не стыдно так о возлюбленном думать?

Демидов крепче привлек к себе женщину, страстно ее поцеловал. Она отвечала на ласку, жарко шептала ему в самое ухо:

– Скоро и ноченька настанет для нас с тобой...

– Ах ты, греховодница моя милая! Знаешь, как я...

Но в кабинет постучали. Демидов вздохнул и отстранил от себя Сусанну. Явился сын.

– Здравствуй, батюшка.

– Рад видеть тебя в родных местах, сынок.

Отец с сыном расцеловались.

– Как тебе тут в родительском доме без родителя жилось?

– Дома родительского нигде и никогда не забывал. Ни в радости, ни в печали. Так нас и матушка покойная учила.

– С чего это у тебя лицо нахмуренное? Вместо христианской печали от похорон – совсем иные чувства в твоем взоре. Приказчика моего Шанежку видел?

– Повстречал.

– Почему он-то сюда ко мне не торопится?

– И не придет, пока не принесут.

– Как понять тебя прикажешь?

– Понять нетрудно, батюшка. Твой подлец приказчик на дороге в бесчувствии валяется. Впервые в жизни довелось мне своей рукой негодяя до беспамятства избить.

– Шанежку избить? Неплохо начал. Впервые, говоришь, довелось? Это оттого, что еще мало на Каменном поясе пожил. Больше в столице да за границей обретался. Чудишь, Прокопий! Людей своими фокусами поражаешь. Дома в драку полез. Куда это годится?

Сусанна засмеялась.

– Понять должен сына, Акинфий Никитич. Молод очень. Сам-то разве мало начудил?

– Мне чудить недосуг было. В его годы я по Уралу, а не в Париже гулял. Род свой здесь укреплял и о благе отечества помышлял.

– Но и сам непокорных бил. И не просто бил, а насмерть забивал. И не всегда по справедливому суду, а, случалось, и сгоряча, – сердито проговорил Прокопий.

– Смотри, сынок, не забывайся! Сейчас не перед приказчиком стоишь! Могу и осерчать, хотя и больше года не видал тебя.

– Серчать и я умею... Шанежку, отец, убери из Невьянска.

– По какой причине?

– Дознаться довелось на похоронах, что это он Настеньку побоями в могилу загнал.

– Так ты же его за это и поколотил? Чего же тебе еще от холопа надобно?

– Коли останется здесь, стану бить, пока башку не проломлю. Такую смиренную девку посмел пытать.

– Пытал – значит, знал за нею что-то.