Сказание о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и Святой Земле. Том второй.

Когда умножилось в скиту число братии, – началась молва, а по причине огорода и сада требовалось житейское попечение. Обоим отцам сие тяжко было. И согласились они оба удалиться во внутреннюю пустыню, на совершенное безмолвие, чтобы никаких телесных и житейских попечений не иметь, а жить одним с единым Богом: ибо пустыннолюбный и безмолвный не может терпеть молвы и суеты. И оставили скит и келию, а взяли келию уединенную, от скита один час, и от Иверского монастыря один час, на холме, в самой почти непроходимой пустыне, во имя святителя Иоанна Златоустого. Прежде это была великая келия, но во время смущения до основания почти разорена. Они ее устроили своими почти руками, только в малом виде, и церковь освятили, и две келии приделали. Там и мои власы остались: ибо и аз окаянный в ней постригался. И положили они начало жизни своей по пустынному уставу: никаким попечением житейским не занимались, ни садом, ни огородом; хотя и были масличные древа, но они за ними не смотрели. Когда поспевали плоды, то отцы приглашали, кого знали бедного, и ему поручали набрать плодов. Я самовидец строгой их жизни, и многажды мне случалось у них ночевать. Много я присматривался к их жизни, и сам желал с ними пожить и поучиться от них монашеству. Но они с собой жить никого не принимали, и говорили: «С нами жить никто не может. Мы едва в тридцать лет достигли в эту меру жизни, и теперь еще искушаемся, и изнемогаем: хотя дух и бодр, но плоть немощна, аще не бы благодать Божия подкрепляла нас». С того времени, как они пришли во Святую Гору, отец Николай прожил девятнадцать лет, а отец Арсений двадцать четыре года, и не вкусили они ни рыбы, ни сыру, ни вина, ни масла. Пища их была сухари, моченые в воде, и те носили из Иверского монастыря, на своих плечах на гору. Еще любили черные баклажаны квашеные, посыпанные красным перцем, или в обмочку. Еще много солили стручкового красного перцу. Вот повседневная была их трапеза: сухари, перец и баклажаны; случался и лук, ежели кто принесет. Соленых маслин и смоквин предлагали только гостям; таковой их трапезе и мне многажды случалось быть соучастником. И всегда кушали единожды в день, в третьем часу пополудни: в среду же и пяток оставались без трапезы. Устав в жизни их был таков: после трапезы до вечерни занимались по келиям чтением духовных писаний. Потом вечерню правили по уставу; читали всегда со вниманием и со слезами, не борзясь, тихо и кротко; потом повечерие с каноном Богородице, и на сон грядущим молитвы. Нощь всю препровождали в бдении и в молитве, и в поклонах. Ежели сон их преклонял, то сидя мало давали место сну, не более часу во всю ночь, и притом неприметным образом, а более нудились; часто нощию прохаживались. Часов у них не было; а всегда знали – который час: ибо под горою, в Иверском монастыре, бьют часы на колокольне, и они всегда слышали. В самую полунощь сходились в церковь на соборную молитву, и там читали полнощницу, а потом утреню по уставу; после утрени читали всегда канон с акафистом Пресвятей Богородице. После утрени предавались безмолвию, пока рассветает. Потом занимались рукоделием: работали уроком, по десяти ложек на брата, работали в разных местах. Разговоров между собой отнюдь никогда не имели, разве только о нужном и необходимом, а пребывали всегда в молчании, в хранении сердца, и в беспрестанной умной молитве; а работали ложки самой простой работы. Потом читали часы и молебен Божией Матери; а потом трапезовали. И так препровождали дни и ночи в беспрестанной молитве и рукоделии. Еще старец любил часто служить Литургию: когда были вино и просфоры, то почти каждый день была Литургия. Но великую нужду имели в вине и просфорах. Служили Литургию больше только двое. Многажды мне случалось взойти в притвор, и слушать их громогласную Литургию и музыкальное их пение, слезами растворенное. Вижду двух старцев, постом удрученных и иссушенных: один в алтаре, пред престолом Господним стоит и плачет, и от слез не может возгласов произносить, токмо едиными сердечными воздыханьми тихо произносит; а другой стоит на клиросе и рыдает; и от плача и рыдания, еще же и от немощи телесной, мало что можно слышать. Но хотя человеческим ушесам и мало слышно, но на их Литургии Сам Господь призревал, по обетованию: на кого воззрю? Токмо на кроткаго и молчаливаго, и трепещущаго словес Моих (Ис. 66. 2). Здесь «трисвятую песнь» припевали, ни единого житейского попечения не имуще, и воистину ничтоже земное помышляюще; здесь, посреде двоицы, Сам Господь пребывал, по обетованию: идеже бо еста два или трие собрани во имя Мое, ту есмь посреде их (Мф. 18:20). Сии два старца толико возлюбили Господа своего, что ни одну минуту с Ним не хотели разлучиться, но всегда с Ним беседою соуслаждались, умом и сердцем и устнами. Только у них было и разговоров, что о молитве, или о любви к Богу и к ближнему. А ежели бы кто стал при них говорить стропотное о своем брате, то они прекращали беседу. Они всякого ближнего любили больше нежели себя, что явно показывали дела их. Они всегда старались, чтобы каждый был спокоен. Кто бы к ним ни пришел с какою нуждою, они никого из келии своей не выпускали скорбящего. Кто телесной ради потребы скорбел, того они награждали, хотя бы и сверх силы их: последняя свои книги отдавали в залог, и уже после, как им Бог поможет, выкупали. Кто душевную скорбь имел, того утешали благими своими беседами. Бедные имели в них помощников, скорбящие – утешителей, страстные и немоществующие грехами – скорое исправление и освобождение.