Сказание о верном друге. Тайна седого тугая

Расчистили площадку под ночлег. Мальчики приволокли свернутые в рулон куски кошмы и все вместе дружно натянули между деревьями марлевые накомарники.

Затем Серафим Александрович срубил несколько удилищ и нетерпеливо забросил в затон удочки.

Клев был отличный. Для вида он ворчал, когда попадались небольшие красноперки и подлещики, зато не мог скрыть горделивой радости и удовольствия, вытаскивая судака, сазана или жереха.

Пулат увлеченно перебирал рыбу: вот красивая красноперка с бордовыми плавниками и ярко-красным хвостом, вот коренастые желтобрюхие сазанчики, а это чехонь сердито растопырила свои колючие перья — Серафим Александрович ее называет «рыбья теща».

Радик полулежал на травке и благодушно поглядывал на пляшущие поплавки.

— Друзья, пора позаботиться о хлебе насущном, — сказал Серафим Александрович, не поднимая взгляда от поплавков. — Радий, сложи-ка, дружище, очаг, пока Пулат почистит рыбу.

— А как складывать? — лениво поднялся Радик.

— Я умею, — откликнулся Пулат.

Радик с облегчением опять повалился на траву…

Незаметно наступили сумерки.

Весело пылал костер. В ведерке аппетитно булькала уха. Чайник сердито плевал в огонь и никак не мог притушить его.

Все вместе полезли купаться в теплой, как парное молоко, воде залива. Вот когда почувствовали они настоящий голод!

Мальчики присели к костру, нетерпеливо принюхиваясь к дразнящему запаху из ведерка.

Словно колдуя, Серафим Александрович медленно помешивал варево деревянной ложкой, осторожно пробовал и почмокивал губами:

— Хороша, ох, хороша!.. Сегодня, значит, у нас коллективная уха: Пулат — помощник повара, Радик — истопник, а я — шеф. А с завтрашнего дня на кухне будем дежурить по очереди.

— Да я не умею и не люблю готовить, только чай могу сварить, — сказал Радик. — Лучше я буду песню сочинять.

— Он правда не умеет. Это я за него очаг складывал, — добавил Пулат.

— Э, нет! Так не пойдет. Придется научиться.

— Как же я тогда песню сочиню?

— Вообще-то у нас в школе все знают, что Радька лодырь, — усмехнулся Пулат. — Когда у наших голубей пискуны народились, биологичка велела нам дежурить по очереди и писать в тетрадь, как ведут себя голуби. И все писали. А Радька в свое дежурство каждый раз писал: «Голуби спали». Сам же на дежурстве «Три мушкетера» читал…

— А если мне неинтересно за вашими голубями наблюдать? Я ведь выключился из зоокружка…

— Не выключился, а Лидия Ивановна сама тебя исключила.

— Враки, враки! Я еще раньше в драмкружок ушел.

Мальчишки распалились и громко спорили.

— Ага, — обрадовался Пулат, — ты расскажи, какую там роль исполнял.

— Ну и что? — Радик пожал плечами. — Очень даже обыкновенную.

— Скажи, скажи!

— Я слона играл…

Пулат засмеялся опять:

— Он заднюю часть слона играл.

— Да, вот! — Радик повернулся к Серафиму Александровичу. У слона ведь четыре ноги. Петька Рудый играл переднюю часть, а я — заднюю. Ну и что? Зато раньше Пулатку звали в классе мамунчиком, потому что он боялся драться, говорил: «Мама не разрешает…»

— Да, — вздохнул Серафим Александрович, — наградил меня бог товарищами. Я думал, вы друзья! А вы…

У костра надолго воцарилось неловкое молчание.

В лучах тлеющей зари зажглась первая звезда, и с противоположного берега донесся протяжный тоскливый крик. От этого звука по спинам ребят пробежал холодок, но Серафим Александрович будто и не слышал его.

— Пока уха доходит, пойдите посмотрите, хорошо ли подвернут полог под кошму, чтобы ни одной щелки не осталось. Ни змея, ни каракурт[5] на кошму не полезут, но все же щелей быть не должно.

Где-то неподалеку, в синих сумерках зарослей, завыл, заплакал шакал. И тотчас с разных сторон отозвались его собратья. Жуткий концерт!

Серафим Александрович палочкой поправил костер.

— Вороватый зверь, никакого благородства в нем нет, но умный. Между прочим, прародитель наших дворовых псов. А как погоду хорошо предсказывает! Если воет, быть ясному дню, а молчит — к непогоде.

Тревожная ночь накрыла крохотный лагерь. Угас костер, сизым пеплом подернулись угли, и темень вплотную подступила к ребятам.

Пулат лежал с закрытыми глазами. Нудно звенели комары за марлевой перегородкой. Со стороны второго полога слышался заливистый храп Серафима Александровича.

Радик вплотную придвинулся к товарищу и хихикнул:

— Пулханчик, тебе не страшно?

Пулату было страшно. Нахлынули тревоги вчерашней ночи. Громкий храп не мешал, а успокаивал. Если бы Радька знал тайну, он не веселился бы.

Чтобы произвести впечатление посильнее, Пулат проговорил сквозь зубы:

— Я тебе скажу, а ты не проболтайся… Это тайна… Смотри матерью поклянись!..

Тут голос его дрогнул.

— Чего, чего ты? — забормотал Радик растерянно.

— Поклянись! — повторил Пулат свистящим шепотом.

— Ну, клянусь.

— Ты думаешь, мы сюда просто на рыбалку приехали?.. Фига два! Серафим братьям про какую-то захоронку говорил, Михаил злился и как будто ушел, а сам из кустов тайну подслушивал. Я в окно все видел.

— Приснилось тебе, что ли? Шутишь. Какую такую захоронку, про мертвецов, что ли? Так я их не боюсь, даже на кладбище ходил один раз. А вот тебе слабо!

За многословием Радик пытался скрыть свое беспокойство.