Сказание о Железном Волке

— Как?! — удивился дедушка Хаджекыз, когда увидел, что я остался в том же положении. — Ты еще не собрался?.. Или тебе не известна история о достойном юноше, который получил в бою смертельную рану?.. Его воспитывал аталык[40], и он еще никогда не видел отца, но перед смертью захотел его увидеть… Отцу передали, он прискакал, и когда сын услышал возле кунацкой разговор, он попросил своих товарищей поднять его с постели и встретил своего отца стоя — как и полагается молодому адыгу, если это настоящий адыг!

Русский парень одобрительно покачал головой:

— Даешь, дед!

Дедушка Хаджекыз слегка приподнял свою палку и ткнул в меня пальцем:

— Слышишь, ыйт?.. Отец молодого наездника сел и принялся глядеть на своего сына, но вскоре приподнялся и горько сказал: я не насмотрелся на моего мальчика, валлахи!.. Но я уже вижу, что это настоящий джигит, и он не сможет опуститься на кровать, пока я в доме!.. Пусть мой сын приляжет — я ухожу… Ты никогда, мальчишка, не слышал этой истории?..

Палата была большая, и все наши ходячие давно уже сидели на своих койках, а теперь начали привставать: с такой насмешкой поглядывал на них дедушка, пока рассказывал свой хабар.

Русский парень кивнул на стойку, которая поддерживала на весу мою загипсованную ногу, сказал уже куда уважительней:

— Видишь, дедушка, — он на привязи?

— Для настоящего джигита и стальная цепь — не привязь! — как будто всех сразу укорил тэтэж.

Провожала меня вся палата: два «самолетчика», у которых предплечье в гипсе было вровень с плечом, с двух сторон поддерживали меня здоровой рукой, а позади тянулись хромые — несли кто что: полиэтиленовый пакет с электробритвой да с мыльницей, сложенные стопкой рубахи да майки, книжки, а также большую подушку, которую мать передала мне из дома.

Когда я уже из последних сил подтянулся на высокую грядку дедушкиной брички, а вся эта инвалидная команда сообща забросила на нее наконец мою гипсовую ногу, на пороге больницы появилась Суанда, в белом халате и в белом чепчике. Всплеснула руками и быстро сбежала вниз, остановилась перед дедушкой Хаджекызом, который еще стоял рядом с бричкой и разбирал вожжи.

— Вы такой уважаемый человек! — заговорила звенящим голосом. — Но разве можно так поступать?

Дедушка Хаджекыз вдруг опустил голову так низко, что войлочная шляпа его закрыла подбородок. Постоял молча, выпрямился и медленно сказал:

— Ты права, внучка: делать то, что я собираюсь, по старому закону, и в самом деле нельзя. Ты знаешь, что в доме у нас траур по Бираму и знаешь, кто он нам был… Но для несчастья не существует ни радости в доме, ни траура. Разве то, что случилось с этим парнем не несчастье?.. И я не хочу оставить его в больнице, где боль заглушают водкой или сладкими уколами, которые приводят потом к горькой жизни… Это не ты, внучка, делаешь больным такие уколы?

Суанда явно смешалась:

— Я делаю, да… Но без этих уколов почти невозможно терпеть боль!

— Затем мы и устраиваем в доме чапщ, чтобы наш парень терпел боль без уколов и без водки… Терпел бы так, как умели раньше терпеть адыги. Но в доме у нас траур, и потому на нашем чапще не будет ни танцев, ни веселых песен. Поэтому, внучка, я не приглашаю тебя к нам плясать и петь под гармошку нашей соседки… Но если ты придешь для того, чтобы успокоить сердце… убедиться, что с твоим больным ничего не случилось — наши двери открыты для тебя, внучка Челестэновых!

— Спасибо, тэтэж!.. Хорошо…

И теперь Суанда вдруг низко опустила голову.

— Кто из вас будет нудиться в палате, как в тюрьме, тот пусть тоже приходит к нам, хотя веселья у нас не будет, — задумчиво проговорил дедушка — Наш чапщ — это не праздник… Скорее, это поминки и по нашему сыну, и, может быть, по старому обычаю, который раньше всегда был в таком почете у адыгейцев: раньше они умели терпеть!

Зачем он снова подчеркнул это? Для кого?..

И инвалидная команда завздыхала — хоть и грустно, но вместе с тем и как бы слегка приободренно.

У входа в дом, над чистилкой, Асхад подвешивал какую-то железяку: натягивал тонкий тросик, перекинутый через железную трубу на виноградной беседке, и железяка то поднималась вверх, то снова опускалась.

— Ты что это мастеришь, братик? — остановился я, когда Оленин с Эдиком вели меня от брички.

Асхад пожал плечами:

— Может, тебе лучше знать?

Перевел взгляд на профессора, и про себя я как бы дополнил его вопрос: мол, кто из нас ученый — ты или я?

— Во-он что, — догадался я. — Лемех?!

— Так тебе лемех и найдешь сразу, — ворчливо проговорил Асхад. — Но это в общем-то от него, — и повернулся к дедушке. — Может, монтировку положить рядом? Или все-таки молоток?

— Все-таки молотком поудобней, — решил дедушка. — Давай молоток, Асхад!..

Как она потом зазвенела, эта тяжелая железяка от лемеха!

Надо было уметь ударить, чтобы показалось вдруг: над всем аулом поплыл густой и медленный звон — как от колокола… Или дело совсем в другом?.. У джегуако чистая душа!.. Разве не святой человек — наш дедушка?

Также потом должен оповещать лемех о появлении доброго гостя.