Сказание о Железном Волке

Бьет барабан старшего Дышекова, выбросившего ложку, когда его собирали на Отечественную войну?

Или это тяжелый обушок топора подгоняет сырую дубовую доску, чтобы навсегда закрыть отца в последнем его земном пристанище?

Бухает барабан, бьет обушок.

Уже не слышно женского плача — женщины не должны переступать границу кладбища…

И раздаются лишь негромкие голоса мужчин:

— Он сделал то, что должен был сделать каждый адыг!

— Это так, да, но зачем идти на смерть безоружным?

— Говорят же: они думали, что в танке никого нет, и там они и найдут оружие…

— А там его ждала смерть!

— Одного убила и осиротила двоих…

— Сам рос без отца, и детишки его тоже будут расти сиротами…

Почему — без отца?.. Нас не двое, если на то пошло… И при чем тут танк?

Какой, какой танк?! Прислушиваюсь к тому, что говорят вокруг. Прислушиваюсь к самому себе. Так чутко, как не может прислушаться современный радар, новейшее хитрое устройство, созданное руками человека — может только сам человек.

Бьет тугой барабан…

По дубовой доске колотит тяжелый обушок.

Может, эти звуки означают совсем другое?

Реальность недаром называют жестокой: вот она, почти на ваших глазах пробивает хрупкую стенку вымысла… Или так распорядилась судьба?

Чтобы на том самом аульском кладбище в Гатлукае, за этим высоким холмом, похожим на шляпу великана, где покоится мой отец, ставший в этой книге также отцом Сэта Мазлокова, хоронили потом погибшего в Абхазии моего земляка, хоронили Адама Хуаде…

Низко опустив головы, стоят рядом Кызар Бечмизоков и Урусбий Карауков, постаревшие не за эти прошедшие двадцать лет — за те несколько недель, что находятся в Абхазии их сыновья.

Задумчиво звучат голоса переживших моего отца аульских стариков — среди них и сильно сдавший за последнее время мой учитель Дышеков.

— Если хорошенько подумать, какая судьба у наших Хуаде: отец Адама рос сиротой — почти не знал своего отца, но был весь в него!..

— Такой же честный — слова неправды не мог сказать…

— Вот что значит: одна кровь. Она растит человека. Она воспитывает.

— Это самое главное: какой человек крови.

— Адам был по крови — настоящий адыг…

— А-енасын, если бы у него было оружие!

— Эти городские ребята говорят, они поставили около бывшего обкома табличку, что Шеварднадзе — фашист!

— Обкома теперь нет — есть Белый дом…

— Не нравится мне это…

— Тебе обком нравился, ей?!

— Не нравится, что везде теперь — Белый дом. Почему везде должно быть одно и то же?.. Все как у обезьян. Если в Москве у них нет гордости, у нас она еще осталась!

— Теперь другие времена!

— Какие, скажи, пожалуйста, другие, если ребята гибнут, как тогда на войне? Если раньше фашисты были в Берлине, а теперь ты сам говоришь, плакат висит: они в Тбилиси!.. Тогда их так и не пустили за перевал, а теперь они — уже там!

— Не все грузины фашисты, далеко не все…

— Ясно, что народ ни при чем.

— Нашего Адама ведь тоже грузин похоронил в Сухуми…

— Как он его похоронил?.. Прикопал!

— И тело несли потом к вертолету: грузин нес, казак и двое наших…

— Там жило много казаков: когда их тут раскулачивали-размулачивали, они бежали в Абхазию, абхазы давали им приют, давали работу…

— Народ везде хороший — правители дурные.

— Ребята говорят, он плакал, когда рассказывал… старик этот. Грузин… Он видел со своего этажа, как Адама пуля ударила, как он упал, как несли его, как он приказывал оставить. Я, говорит, понимал, что он приказывает оставить, а самим уходить. Они его между гаражами оставили. Старик все смотрел на него, а когда стрельба прекратилась — он вышел… Потом уже поднялся за лопатой.

— А эти, что Адама звали в Абхазию, приехали из Майкопа?

— Ученые?.. Тут они, тут.

— Раньше на войну призывал военкомат… Почему теперь — ученые?

— А кто кроме них знает, за что теперь стоит воевать, а за что не стоит?

— То, что абхазы — наши братья, это мы знали и без них!

— Но ты же не знал, что к ним надо срочно ехать, помогать им… А они знали. Этот полковник сказал в Сухуми, что у него найдется сто тысяч грузин, чтобы вырезать девяносто тысяч абхазов… Но наши ребята к этому времени были уже там!

— И все-таки это мне не очень понятно — с учеными. Они читают много умных книжек, но они не знают, как живут простые люди в аулах…

— Там ведь это все затеяли тоже непростые люди. Потому-то простые не разберутся: как мы с тобой… Что мы знаем?

— Затеяли миллионеры, ей, а погиб наш Адам, у которого лишних штанов, говорят, не было — сиротой рос…

— Когда мы уходили в сорок первом, нас не миллионеры посылали на войну!

— Но затеяли-то ее тоже миллионеры! Или ты забыл? Империалисты-миллионеры.

— А теперь, выходит, свои?

И я тоже поглядывал на группку этих людей в шляпах и в городских костюмах, которые и тут стояли тихим кружком, словно все продолжая о чем-то советоваться.

Поискал глазами и увидел стоящего ко мне спиной Сэта Мазлокова, одного из ведущих наших историков… Почему он так сгорбился?.. Голову опустил так низко, что велюровая его шляпа вот-вот свалится… Или переживает больше других?