Сказание о Железном Волке

Русик тут же пошел к Арамоию, но тот остановил его жестом:

— Сперва отдай телеграммы нашему гостю!

Оленин протянул руку, и пальцы его дрогнули.

Он все никак не мог успокоиться, и перед сном, уже поздней ночью, мы решили немного пройтись…

Белая «волга» Арамбия все еще стояла у ворот дома Мазаовых, окна на первом этаже были открыты, и сквозь густую черную стенку увитой виноградом беседки щедро пробивал яркий свет.

Послышались вдруг тихие и оттого особенно печальные звуки гармошки.

Тагангаш, видно, только что пришла — уж такая у соседки нашей работа — и Пацан приказывает ей сыграть для гостя что-либо веселенькое, а она все медлит, и гармошка ее вздыхает и жалуется.

Вдруг звуки ее надрывно повеселели, усилились, за окном раздался азартный мужской вскрик.

— Не для нас? — грустно усмехнулся Оленин.

Не сговариваясь, мы с ним вернулись к Хашхоне, уселись на высоком бугре. Луны еще не было, но поверхность реки блестела… Неужели от света звезд?

Сцепив руки на коленях, я откинулся назад и, как мальчишка, попробовал было удержаться на пояснице, но потом повалился на спину и заложил руки за голову. Рядом опустился в траву Оленин. Глубоко вздохнул и затих.

Мне снова пришло это — из школьных лет:

Открылась бездна, звезд полна:
звездам числа нет, бездне дна.

Раньше я думал, что звезды над всей землею одни и те же… нет!

Только когда поездил по северным русским местам — тогда как бы заново оценил эту ни с чем не сравнимую красоту ночного неба здесь, на юге… недаром же Аллах оставлял эти места для себя.

Среди наполненной тихим, словно от угольков в костерке мерцанием чистой глубокой синевы коромыслом пролегла дымчатая полоса. Млечный Путь — от горизонта к горизонту…

Оленин, видно, тоже мысленно по нему путешествовал.

— Соломенная дорога! — сказал негромко.

И я невольно откликнулся:

— Путь доброй женщины…

Может, это название — древняя попытка связать нравственный закон в человеке с высокими звездами над его головою: божественно чистыми, недоступными, строгими, но вместе с тем никогда не отталкивающими тебя — наоборот! Они влекут твой взгляд и влекут… Обещанием чистоты и гармонии?

А может быть, недавно обретшим новую жизнь словом — космос — мы заменяем древнее как мир слово Бог? Бывшее прежде мира. Его началом.

— Путь доброй женщины! — негромко повторил Оленин. — Общей нашей матери… Владычицы земли. Царицы небесной?.. А, Сэт?

— Путь самой доброй женщины? — переспросил я. — Марийам?

Выходит, учитель мой тоже над этим размышлял, пытался связать закон в нас с этими бесчисленными мирами над нами, которые на самом деле есть — одно целое.

Снова мне вспомнились сказанные час назад, когда мы сидели в его комнате, горькие слова Оленина: «У адыгейцев был древний обычай, ты о нем, конечно же, слышал… Если кто-то случайно либо даже намеренно убьет человека, но успеет потом прикоснуться губами к груди его матери — тот сам становится ее сыном. Со всеми вытекающими, как говорится, последствиями — в данном случае это все, именно все сыновьи обязанности. Они убили лучших сынов России. И бросились ей на грудь — так!.. Но вместо того, чтобы покаяться и сделать потом все, что сделали бы для матери верные ее сыновья, они стали и в самом деле карманы у России обшаривать!.. Не только фамильные драгоценности с нее поснимали, не только перстни с руки — они понаходили, они подаставали, они повыхватывали из рук уже и старушечьи платочки с медными пятаками, оставленными на храм, на свечку перед иконой, на подаяние нищим… Они уже и это все украли у России, чьими сыновьями сперва притворились!»

Он еще не договорил тогда, а я уже понял: вот о чем они толковали с Хаджекызом, когда мы ездили прощаться с любимыми полянами дедушки и дубами-черкесами!

Это пришло уже потом: удивление от того, что они вдруг так хорошо, выходит, друг друга поняли и одинаково оценили то, что с Россией произошло: профессор истории из Питера и аульский старик…

Во мне возник страх. За себя? Пожалуй, нет. За Оленина?.. А может, это был даже не страх, а больно кольнувшее душу предчувствие беды?.. Которая случится потом с Олениным…

«Честно говоря, я бы удивился даже одной телеграмме — с кафедры, — с горькой усмешкой говорил мне дома Оленин. Он как будто размышлял вслух. — Зачем я так срочно нужен — неужели до первого сентября нельзя обождать?.. Но когда эта телеграмма приходит вместе с той, в которой Аида сообщает об обыске…»

«А вдруг Аида Викторовна и вправду собралась замуж?..»

«Нет, Сэт: тогда бы она сообщила об этом каким-то иным образом… иным текстом, ты понимаешь?..

Когда мы договаривались об этом, она сказала: все они могут проверить, братик. Кроме сердца человеческого — его не обшаришь. Неужели в нашем громадном и бестолковом городе не может найтись человека который предложил мне если не сердце — хотя бы руку?.. А кто он — это уже будет моя тайна, братик!»

«И вы согласились?.. Что если Аида Викторовна дает вам такую телеграмму, это значит…»

«Что в квартире был обыск, да!..»

«И что они могли найти?»