Сказание об Эйнаре Сыне Войны (СИ)

Пострадавший двинул обидчику по уху. Обидчик ответил подзатыльником. Пострадавший сильно толкнул обидчика. Обидчик удержался, схватив пострадавшего за рубаху на груди, подтянул к нему, размахнул кружкой. Пострадавший хлестнул его по руке, сам занес кружку для удара, но получил звонкую затрещину. Он подскочил, намереваясь броситься на обидчика с кулаками, но вдруг на его плечо легла тяжелая рука. Селян вздрогнул, увидел, чья это рука, и задрожал уже всем телом.

Эйнар наградил его хмурым взглядом, с нажимом усадил селянина на лавку, отчего того заметно перекосило и он из страха машинально обхватил недавнего врага, который перепугался не меньше. А затем Эйнар оперся одной рукой о край стола, наклонился, запустил другую под стол, схватил что-то упирающееся и вытащил за ухо обалдевшего мальчишку.

Это был тощий, нескладный, угловатый подросток лет тринадцати с крайне неприятным лицом типичного хулигана, который считает вредные привычки, вызывающее поведение и издевательства над детьми, слабыми сверстниками или беспомощными стариками единственным способом самоутверждения, а дергать девушек за косу — идеальным средством завоевания популярности среди них и отличным знаком внимания. Одет подросток был во что-то, что по идее являлось доспехом, но четкому описанию не поддавалось. Это было нечто черное, кожаное, с нагромождением шипов, заклепок и стальных пластин на всех доступных местах и скрепленное между собой кольчужной сеткой. Видимо, по мнению того, кто произвел это на свет, оно должно было выглядеть задиристо, боевито и мужественно. Про его одежду, видимо, считали так же.

— Ааааай! — пронзительно взвизгнул мальчишка, колотя Эйнара по каменному запястью, извиваясь и норовя пнуть его под колено. — Пусти! Пусти меня, козел вонючий! — остервенело заверещал он с той бешеной ненавистью и злобой, на которую способны только подростки. — Пусти, смертный, или уничтожу! Сотру тебя и весь твой вонючий род!

— Да ну?

Мальчишка на миг смолк и успокоился, узнал Эйнара, взвизгнул от ужаса и завертелся с еще большим остервенением. Из-за количества хаотичных попыток пнуть Сына Войны одна из них рано или поздно должна была найти цель. И ей это удалось. Эйнар поморщился, сверкнув глазами, и, не произнося ни слова, не тратясь на решение трудной моральной дилеммы, не испытывая ни малейших угрызений совести, отвесил подростку такую смачную оплеуху свободной рукой, что мальчишка рухнул и растянулся по полу. Эйнар широко улыбнулся, чувствуя неимоверное облегчение. Соседи по лавке с тревогой посмотрели на него, потом растерянно переглянулись, совершенно, не понимая, с чего вдруг началась их ссора. Ну да, назвать одного овечьей мордой, а другого рыбьим глазом — дело обычное и привычное, но бить друг другу морду…

Мальчишка пробыл в состоянии глубокого потрясения недолго. Вскочил как ни в чем не бывало, рванул к дверям, но Эйнар ловко схватил его за шиворот нелепого наряда и подтянул к себе, как собачонку, а потом потащил волоком через всю корчму. Подросток вился ужом, скреб каблуками странных сапог пол, засовывал пальцы в щели между половицами и впился в одну из них до того крепко, что Эйнару пришлось вырывать его вместе с доской. А потом схватил за основание стола, и Сын Войны со скрипом, под вскрики изумления, возмущения и непонимания протащил стол за собой, пока не остановился и не дал мальчишке хорошего подзатыльника. И, конечно, подросток ни на секунду не прекращал верещать и ругаться. Ругаться так, что тот, кто пил, с отвращением выплюнул брагу, осознав, что она скисла и стухла еще лет десять назад. И, конечно, кроме Эйнара и обалдевшего Гизура, с раскрытым ртом проводившего взглядом тяжело ступающего героя, его никто не слышал и не видел.

Публика, толпившаяся возле двери, предусмотрительно и поспешно расступилась перед Сыном Войны, но все-таки недостаточно быстро для цепких ручонок подростка, которыми он умудрился спустить с нерасторопного селянина штаны. Раздался обидный смех, который не предвещал ничего хорошего, но Эйнар не обратил на это внимания. Он широко размахнулся и с небольшим усилием вышвырнул подростка с порога корчмы на улицу, а потом захлопнул за собой дверь и вышел во двор, по которому мальчишка прокатился кубарем и сел под плетнем, держась за кружащуюся голову.

— Ну, — сказал Эйнар, отряхнув ладони и упершись в бока, — кто у меня тут? Ага, так это ж никак мой любимый племянник. Как там тебя? Младшенький вроде, да?

— Не смей меня так называть, смертный! — злобно прошипел подросток, потирая пунцовое, оттянутое Эйнаром ухо. — Я — Баратти! Сын Баратана Отец…

— Э нет, Младшенький, — погрозил пальцем Сын Войны. — Ты мне тут не ври, Отцом тебя никто не называл. Ты просто шкодливый мелкий божок, зачинщик пьяных драк и потасовок. Не дорос ты еще, чтоб тебя Отцом величали.

Мальчишка взглянул на Сына Войны с ненавистью загнанного в угол хорька.

— Но я-то настоящий бог, рожденный богами Хаттфъяля! — мстительно, гадливо заулыбался Баратти. — А ты, дяденька, всего-то смертный, дедов ублюдок, жалкий полукровка!