Сказание об Эйнаре Сыне Войны (СИ)

Гизур дождался, когда пополнение в публике умолкнет при помощи вежливой затрещины соседа, а потом заиграл. Вступление было мрачным, как ненастная ночь, вязким, как размокшая грязь под ногами, и холодным, мокрым, как осенний ливень, а потом мелодия сорвалась в тяжелый галоп. Эйнар, которого потянуло в сон, поежился, встрепенулся и принялся со злостью отмахиваться от поползших к нему видений и образов, одному даже погрозил кулаком. Второй раз на один и тот же фокус Музыки он не купился. И стал просто слушать о том, как герой песни скитался дождливой осенней ночью по дорогам, где его настигла несущаяся по небу Дикая Охота, собирающая души людей. По каким-то тактично не упомянутым, объясненным туманными полунамеками причинам король сгреб героя в общую кучу и уволок в свою страну. Но герою там не понравилось. Герою не хотелось быть пленником, герою на волю хотелось. Поэтому он нагло, раскидав по пути десяток всадников Охоты, вломился в чертог короля и вызвал того на честный бой. Король, что несколько удивило Эйнара, оказался на редкость здравомыслящим и рассудительным парнем, поэтому герою сначала пришлось передраться со всей его свитой, причем, по мнению сочинителя, количество его единовременных оппонентов росло чуть ли не в геометрической прогрессии, пока они внезапно не кончились. И вот, когда вся свита оказалась в лазарете под присмотром духов милосердия, вышел и сам король, но поставил стандартное в таких ситуациях условие: если герой победит — пойдет на все четыре стороны, проиграет — сто лет увлекательных гонок по ночному небу. А еще у короля, как у всякого порядочного злодея, имелся козырь на рукаве — зачарованный непробиваемый щит Тофф. Эйнару и самому вдруг стало интересно, как герой выпутается из сложившейся ситуации, но объяснение нашлось разочаровывающе примитивное: герой какой-то хитростью разоружил короля, заставил его выбросить щит. А в финале враг и вовсе фактически побил сам себя, так как герой подобрал Тофф и закрылся им от удара. Эйнару стало обидно за короля Дикой Охоты. Любви и нежности он к нему не питал, конечно, но придурковатости за ним все-таки помнил. Однако, к чести сочинителя, песенный король все же постарался реабилитироваться, проявляя поразительную юридическую подкованность, мол, бой был нечестным, а значит, и договор соблюдать вовсе не обязательно. Но герой и тут выкрутился: просто позвал папу — сильного, мудрого, благородного, справедливого и рассудительного бога — который объявил, что в бою все средства хороши, что победа достигается умом и умением, а не числом и кулаками, и вынудил короля отпустить героя и компенсировать ему моральный ущерб. Так герой, собственно, и вернулся на землю, прихватив с собой из чудной страны зачарованный щит.

— Знаю, знаю, — сказала Смерть, заглушая своим голосом редкие хлопки и поздравления искренне благодарной публики, — все было совсем по-другому, да, Эйнар?

— Отчего же? — пожал он плечами. — Все так и было.

— Правда? — подозрительно сощурила глаза девушка.

— В точности, — предельно честно заверил Эйнар, пряча ухмыляющуюся физиономию в кружке.

В корчме между делом прибавилось еще народу. Гизур, счастливыми глазами обводя растущую как на дрожжах публику, сиял и, казалось, совершенно позабыл об островке недовольства и скепсиса в лице того, для кого он изначально собирался петь. Впрочем, это действительно лишь казалось. Ясные и удивительно живые глаза юноши каким-то образом умудрялись обозревать всю корчму и отмечать реакцию абсолютно каждого.

— Енто все оно, конечно, парень, хорошо, — сквозь общий шум проговорил какой-то селянин из угла корчмы. — Петь ты могешь, давно у нас певуна в Отмели не бывало, такого, чтоб приятно послухать было. Токмо чего енто ты все, парень, поешь, че один токмо и знаешь? Ты для людей че-нить сбацай, такое че-нить, чтоб душа развернулася.

— Прошу, — сидя поклонился Гизур, — выбирайте. Но только уговор, — обезоруживающе улыбнулся он, предупреждая возмущение, — чтобы песня угодила всем: и почтившему вас своим присутствием герою, и, конечно, вам самим.

Публика оживилась, зашепталась.

— А, ну енто можно. Енто мы завсегда. Тадыть давай…

— Не, — перебили из другого угла корчмы. — Другую давай!

— Да не, — возразили через стол напротив, — тож не пойдет.

— Тадыть давай…

— О! Про Девку давай, с мечом которую!

— И дуб! Про Девку под дубом давай, ага!

Резкий шум браги, рвущейся изо рта фонтаном водяной пыли, погрузил корчму в тревожную тишину.

— НЕТ! — подскочив, рявкнул Эйнар, с размаху разбивая о стол кружку.

— ДА! — сказала Смерть.