Сказания древа КОРЪ

В предрассветный час за околицу Плужине в сторону Никшича выехала двуколка под тентом. Правила напарница, одетая, как и «русская барыня», в дорожное платье и широкополую шляпу. Спустившись в долину, сделали большой крюк, чтобы въехать в город дорогой, ведущей из Белграда. Их нигде ни разу не остановили. В этой части страны итальянцев не было, патрульную службу несли домобранцы , пялившие глаза на странных путешественниц. Десанка с самого начала особенно не трусила, вверив себя и напарницу воле Божьей, а дорога и вовсе успокоили её. Уверенность вселяла и «компаньонка», только в дороге назвавшая своё имя. Добрица не скрывала, что перед началом Первой мировой служила во внешней разведке королевства Черногория. Видимо, ей не ведомо было чувство страха. А уверенность в себе помогала ломать любые препятствия.

Расслабившись, Десанка предалась мыслями о муже. Последние часы перед расставанием он утомил её своей слезливостью. Вообще, Николай очень изменился с тех пор, как они тайно покинули Цетинье. Тогда он сразу признал первенство жены во всех жизненных делах. Если бы он при этом страдал, чувствовал себя ущемлённым, как личность, она бы его пожалела, постаралась бы вернуть ему веру в себя. Однако её «профессиональный революционер» сразу смирился с новой ролью, начал подыгрывать жене, чтобы оттенить её главенствующую роль. И стал терять в глазах женщины уважение. До пятнадцати лет её воспитывала среда, где мужчина – царь в человеческом обществе. Впервые Десанку посетила крамольная мысль, что у них нет детей по вине мужа. Раньше такое предположение ей и в голову прийти не могло. Однажды представила себя вновь в Москве. Куда бы направилась в первую очередь? Конечно, под Китайгородскую стену, чтобы свидеться с Корниным. С того дня она стала надевать дарёные мастером перчатки, машинально (машинально ли?) сунутые в сумку накануне бегства из резиденции бана.

Вспомнилась ночь перед опасным путешествием. Николай так угнетён расставанием, что не может быть мужчиной. Он совсем не опасается за неё, Десанку. Её неуязвимость для него – непреложный закон. Но он очень жалеет себя. Как же останется один, без милой своей жёнушки? Десанка истомилась в ожидании выезда.

Цетинье проехали стороной. До Котора оставалось рукой подать. Всё чаще на дорогах встречались итальянцы. Завоеватели издали узнавались по вытянутым каскам и пилоткам, a la шлем римского легионера; вдали трусцой пробежала колонна берсальеров – развевались на ветру плюмажи из чёрных петушиных перьев на касках.

В городке на увалистом берегу Боко-Которской бухты, самого южного фьорда в Европе, оккупационный режим давал себя знать на каждом шагу: патрули останавливали прохожих, проверяли документы; с криками и бранью, стреляя в воздух, рассеивали людей, собиравшимися группами. Остановили и путешественниц. Юркий нижний чин с винтовкой за спиной, задевающей прикладом брусчатку, схватил обеими руками мула под уздцы. Подошёл стройный пожилой офицер в мундире из светло-серого твида, так называемого «корделлино»: «Куда держите путь, синьоры?», – спросил на жутком итальянско-сербском. – «В порт, синьор капитан», – ответила Добрица на изысканном сленге обитателей неополитанских трущоб, «голосом Везувия». – Итальянец насторожился: «Мы где-то встречались?» – «Не припомню». – «Странно. Ваш голос…Будьте любезны, документы при вас?».

Офицер просмотрел поданные ему Десанкой бумаги. Черты его лица, замороженные официальным выражением, размягчились: «Наталья Оляпьева? Дворянка? Позвольте представиться, синора, граф Альвини, корпус карабинеров, к вашим услугам». – «Вы нам услужите, граф, если проводите к пароходу. – «Императрица Эфиопии» скоро отплывает», – вмешалась Добрица. Карабинер мельком взглянул на неё, выражением лица давая понять, что природная вежливость не мешает ему делать разницу между госпожой и компаньонкой. Молодясь, вскочил на подножку экипажа: «Поспешим! Пароход из порта Бар заходит за пассажирами в Херцег-Нови. Прямо и первый поворот налево, – указание вознице в юбке (Добрица отвечает снисходительной улыбкой, так как может проехать по родной стране с закрытыми глазами), и сразу вопрос «русской дворянке». – Так вы, синьора, путешествуете?» – «Еду в Виши, к мужу. Война застала меня в Белграде». – «Так его превосходительство Оляпьев служит маршалу Петэну? Похвально! Мы – союзники. Маршал обещал направить добровольцев в помощь итальянской армии, направляемой в Россию».

К пароходу как раз успели. Граф поцеловал руку «русской дворянке» с чувством. Поклонился её «компаньонке»: «И всё-таки я когда-то слышал ваш голос, синьора». – «Одно время я пела в Ла Скала, хористкой». – Офицер иронию заметил, но не нашёлся, что сказать. Десанка великодушно подсластила ему горечь расставания с красивой женщиной, то есть с собой: «Примите, дорогой граф, на память о нас это симпатичное животное и экипаж». – «О! Я заплачу!» – «Ну, что вы! Мой муж – состоятельный человек. Прощайте».

В это время издалека, от северных гор покатился рокот канонады. Растроганное лицо капитана приняло озабоченное выражение. Он торопливо попрощался, вскочил в двуколку и хлестнул мула вожжами. Колёса затарахтели на камне мостовой.

«Вы действительно встречались?» – спросила «госпожа» «компаньонку». – «Четверть века тому желторотый юнец Альвини был приставлен охранять меня. Тогда мы были союзниками».

На борту судна орудийные выстрелы стали слышны отчётливей. Добрица прислушалась. Неровности на её всё ещё красивом и жёстком лице разгладились, как от приятного волнения: «Сегодня тринадцатое июля сорок первого. Молодцы! По плану. В Черногории началось восстание, сразу во всей стране». – «Кто начал?» – «Патриоты всех мастей. Пока между собой они договорились».