Сказания древа КОРЪ

Вечером у бабушки-вдовы собрались все птенцы её гнезда: Георгий, две замужние дочки (без своих «половин» и отпрысков) и Фатима. Разместились за круглым столом, накрытым к лёгкому ужину – с работы ведь «чады». Александра Николаевна медленно, чтобы слушающие не запутались в именах и календарных датах двух веков, зачитала полностью одно из писем Скорых, заглядывая в другое и добавляя из него. В паузах после каждого абзаца обводила родную компанию взглядом: не требуется ли кому-нибудь разъяснений. Давала их, если перехваченный взгляд просил; возвращалась к прочитанному.

Каждый из сидевших за столом был осведомлён в разной степени об общем виде, возрасте, и плодах своего генеалогического древа. Для одних оно находилось в густом тумане (ни зги!), другие различали отдельные его части. Лучше всего помнили романтическое сказание о четырёх братьях-армейцах, разрубивших на амулеты (что ли?) серебряное блюдце в винном погребе какого-то «халдея». Что с ними было дальше, в целом не ведал никто; о том, о другом имели некоторое представление прямые потомки. Сестры Георгия вообще приоткрыли рты. Георгий с видом превосходства поглядывал на Фатиму. Сводная сестра хоть и «Мангытка», но в отношении Борисовичей она – от одной ветви, от подпоручика Игнатия. А он сразу от двух братьев: от того же «пешца русского царя» и от военного инженера Петра Борисовича. Фатима на немые вызовы братца – его выразительными глазами – на этот раз не обратила никакого внимания. Её собственные «рязанские», до предела висков удлинённые тушью «а ля бухарская ханум», были наполнены слезами, грозящими «восточному макияжу». Наконец она вымолвила:

– Я тебя очень, очень люблю, бабушка, как… как родную. Правда. Но мне всегда было горько… Такая горчинка в чувствах была, что мы не одной крови… Теперь, получается, одной.

Георгий не мог упустить такого случая. Изобразив на лице сочувствие, он уточнил родство двух близких ему женщин:

– Теперь ты можешь смело называть бабушку «кузиной Сашей». Или Шурой.

– Нет, двоюродная сестра здесь не получается. Фатима мне скорее племянница. Энноюродная, надо подсчитать для любопытства. Только это не столь важно, ибо она моя внучка.

Тройка молодых женщин одобрительно закивала. Георгий молча развёл руками, сдаваясь на этом фронте, и тут же овладевая инициативой на другом:

– Я впечатлён определением нашего, как оказалось, родственника русской нации как «супер или надсемьи». Но кто мы теперь? Корни ведь у нас русские даже у Тимуридов, то бишь, Мангытов, – (глубокий поклон сидя в сторону Фатимы), и у Каракоричей-Русов. Некоторым придётся менять паспорта.

– Тогда и тебе тоже менять, полумонтенегр ! – парировала Фатима, уже смеясь.

– Я не только Каракорич, я – Рус, в паспорте у меня «русский».

Одна из сестёр Георгия, похожая средиземноморскими чертами лица на брата и мать, заметила:

– Черногорцы считают своё поголовье в сумме с русским.

– Да, как любила повторять ваша бабушка Десанка, вместе с русскими нас сто пятьдесят миллионов.

– А мы и без этого писателя записались русскими, когда выбирали национальность, – вступила в разговор вторая из сестёр. Дочь черногорки с русскими корнями и польско-русско-персидского узбека, рождённого женщиной из племени «И», ничего не взяла от родителей. Лицом и фигурой она повторила Мариам. Яркий образец атавизма.

Георгий добро усмехнулся:

– Так у нас с таким букетом разноязыких предков, разных по расовым признакам, выбора не было. Или ты землянин без роду-племени, или русский.

Фатима вздохнула, впервые ощутив, как мало в ней от Мангытов:

– Наверное, если всюду хорошо покопаться, до самых-самых глубин, и по соседям пошарить, то окажется, всюду русские.

– Очень может быть, – поддержал сестру Георгий. – Давайте действительно затеям такую интернет-игру: начнём копать наугад по всему миру, по всем родословным. Кто, пройдя весь путь путь поиска, не обнаружит русского, тому очко, а за очки – премия.

– Думаю, никому не достанется твоя премия, – подытожила семейную дискуссию Александра Николаевна и начала убирать со стола чайную посуду. Провожая потом девочек до лифта, сказала на прощание. – Надо бы встретиться с писателем. Будем ждать приглашения.

Глава ХIII. Эшмо прощается с Маркитанткой

Маркитантка застала Эшмо умиротворённо-печальным. Она никогда за всю вечность не видела его таким. Это было несвойственно виноторговцу. Как обычно, он принял её под крестовыми сводами подвальчика в своём неизменном чёрном халате, расшитом чёрными звёздами. Помещение только днём принимало вид, знакомый посетителям. Казалось утренний воздух, проникая снаружи, преображал интерьер приметами нового тысячелетия. Ночами же сюда возвращались, будто выкристаллизовывались из тьмы, предметы старины – пупырчатая окраска стен, мутные стёкла в оконцах под скатом потолка, дубовые столы и табуретки на полу из шершавых гранитных плит.

Хозяин заведения, встретив гостью у наружных дверей с ночником, осветил ей ступени, ведущие в подвал, провёл в угол зала. Там они расположились за столом с кувшином косского вина.

– Ты на себя не похож, Эшмо. Не болен ли?

Усмешка ещё более изломала зигзагообразную щель рта под печальным носом хозяина.

– Я? Болен?.. Хотя есть от чего болеть. И даже умереть. Но не дано мне права на сей лёгкий выход из тупика. Почти двести земных лет мы, как желторотые дэвы, углублялись в него, и руки потирали при кажущемся успехе. Да, кажущемся! Каков результат!

– А каков? – лукаво спросила Маркитантка, потягивая мелкими глотками вино из того самого хрустального бокала, что разлетелся под этой самой стеной вдребезги зимним утром 1812 года – за удачу четырёх братьев Борисовых.

– Они опять все вместе.

– Ну, положим, не совсем они…

– Какая разница!? Их ощущения, мысли, приёмы жизни, планы… Будто не произошло шесть, нет, уже восемь смен поколений. Это удивительные люди. Напусти на каждого из них Чингисхана или какого-нибудь Шикльгрубера, всё равно выживут и будут говорить на том же языке, что их пращуры, думать, действовать, упорно выпутываться из самых смертельных ситуаций.

– Тебе необходимо отдохнуть, Эшмо, а потом сменить объект деятельности.

– Нет уж, дудки! Я своё дело доведу до конца. Выпрошу у Него, – Ангроманн указал кривым холёным пальцем себе под ноги столь выразительным жестом, что и непосвящённый догадался бы, что он имеет ввиду доступные лишь для избраннейших чертоги преисподней, – выпрошу у Него ещё лет двести – пустяк! – А вот тебя огорчу. Плохая ты мне помощница, маркитантка. Слишком много в тебе человеческого. Вообще, иногда мне кажется, ты стала их заложницей. Чем-то соблазнили они тебя. Так что будем прощаться. Ты отдыхай. Ты!

– Но ты ведь не обойдёшься без посредницы, Эшмо. Есть кто-то на примете?

– Признаюсь, есть. Давно приметил… Феодора.

– Её не просто будет отыскать.

– Проще чем ты, женщина, думаешь. Она безбожница. И даже если бог её отца-матери закрыл глаза на безверие греховного человеческого плода, то за каждое её дело в отдельности она заслужила ад. А Он, – вновь указующий перст Эшмо, – туда вхож.

– Трудно тебе будет с ней. Феодора не столь уступчива, как я.

– Что верно, то верно. Но она падка на всякие заморские соблазны, которыми только и можно разрушить единство наших заклятых врагов. Вспомни, с каким упорством, с какой страстью, не считаясь ни с какими нравственными нормами своего племени, она внедряла в их сознание, в их души чужое учение о извечной вражде сословий, о неизбежности кровавой войны между ними. Если с ней хорошенько поработать, она так же умело и эффективно вооружится нынешними химерами западной цивилизации. Смотри, сколь русские падки на них. Равновесие в их обществе уже нарушено соблазнами личного комфорта среди мировой помойки, обогащения, лёгкой, бездумной жизни. О, мы с Феодорой, с Феодорой перевоспитанной, правильно наставленной, много сможем сделать для славы Ангра Майнью!

– Завидую твоему оптимизму, Эшмо. Смотри однако, вслед за Феодорой может появиться на твоём пути штабс-капитан Скорых… Ладно, подчиняюсь тебе. Даже охотно. Найду себе занятие по душе, не сомневайся. Только позволь ещё раз побывать здесь. Знаешь, и я не лишена элегических настроений.