Свет исходил ниоткуда – так, словно его излучали отдельные атомы воздуха; светился каждый выдох, зал полнился плывущим, радостным сиянием, как озаренное изнутри подводное пространство. На полу расстилался огромный ковер: невероятных размеров плотное полотно, сотканное из разноцветных нитей – золотых, коричневых, бронзовых, зеленых двух оттенков, темноватых медно-красных, кобальтовых синих. Вдоль стен висели чудесные произведения человеческих рук: великолепные ряды панелей из драгоценных пород дерева – резных, покрытых чеканкой и эмалями, росписи на холстах, изображавшие сцены глубокой древности, абстракции, передававшие сочетаниями цветов скорее эмоции, нежели предметную реальность. Часть одной из стен занимали деревянные пластины, выложенные прямоугольными орнаментами из плиток стеатита, малахита и нефрита насыщенных, тончайших оттенков, с миниатюрными вставками киновари, родохрозита и коралла, придававшими узорам теплоту. Рядом другой участок был отведен светящимся зеленым дискам, переливавшимся голубыми и синими наплывами различной яркости и пестревших подвижными алыми и черными пятнышками. Дальше можно было видеть изображения сотен чудесных цветов – восхитительные произведения садоводов забытых эпох, какие больше нельзя было найти на умирающей Земле; звездообразная форма соцветий, по-видимому, соответствовала какой-то традиции, но каждый цветок слегка отличался от другого. Чем дальше, тем больше они видели всевозможных, тщательно отобранных, лучших произведений мастеров, одержимых воплощением своего таланта.
Дверь тихо закрылась у них за спиной. С изумлением глядя по сторонам, два посетителя, вернувшихся из последней эры человечества, трепетно ступали по ковру невероятной галереи.
«Куратор должен быть где-то здесь, – шептал Гайял. – Кто-то тщательно ухаживает за экспонатами, такая выставка не могла бы существовать без хранителя».
«Смотри!»
Неподалеку в стене были устроены две двери, судя по степени изношенности использовавшиеся давно и часто. Гайял быстро приблизился к ним; двери должны были как-то открываться, но он не мог найти никаких приспособлений, позволявших это сделать – ни засова, ни замка, ни ручки, ни перекладины. Он постучал в одну из дверей. Никто не отозвался.
Ширль потянула его за руку: «Наверное, там кто-то живет. Лучше не заходить без приглашения».
Гайял отвернулся; они продолжили осмотр галереи. Шаг за шагом они миновали, одно за другим, непревзойденные творения человеческого вымысла – до тех пор, пока такое сосредоточение воспламеняющего дух гения не привело их в состояние почтительного онемения.
«Какие великие умы преданы забвению! – тихо говорил Гайял. – Какие великолепные порывы души исчезли, погребенные веками! Какие чудеса творения, которыми восхищались поколения, уже никто не помнит… Никогда больше не будет ничего подобного – теперь, в последние мимолетные дни, человечество гниет, как перезревший фрукт. Вместо того, чтобы побеждать Вселенную и овладевать ею, самое большее, на что мы способны – обманывать ее трюками чародейства».
«Но ты, Гайял, – возразила Ширль, – ты не такой. Ты не такой, как мы…»
«Я хочу знать! – яростно выпалил Гайял. – Всю жизнь меня одолевает эта страсть, я покинул старую усадьбу в Сфире, чтобы учиться у Куратора. Меня не удовлетворяют бессмысленные достижения колдунов, заучивших наизусть формулы, основы которых им непонятны!»
Девушка смотрела на него с удивлением, граничившим с восхищением, и Гайял изнывал от любви. Ширль почувствовала его трепетное обожание и безрассудно прошептала: «Я твоя, Гайял Сфирский. Я преклоняюсь перед тобой…»
«Когда мы обретем покой, – отозвался Гайял, – мир исполнится блаженством».
Они повернули за угол – в другой, еще более просторный выставочный зал. Здесь снова раздавались пощелкивающие звуки, которые они слышали в темном вестибюле – но теперь они становились громче и, казалось, еще настойчивее предупреждали об угрозе. Судя по всему, звуки проникали в галерею через арочный проход, находившийся в ее дальнем конце.
Гайял потихоньку приблизился к этому проходу; Ширль следовала за ним по пятам. Они заглянули в следующее помещение.
Со стены на них смотрело гигантское лицо, высотой примерно в полтора человеческих роста. Подбородок лица покоился на полу, а весь череп, кроме лицевой части, был погружен в стену.
Гайял отшатнулся и отступил на шаг. Здесь, среди роскошного изобилия радующих глаз экспонатов, эта карикатурно увеличенная физиономия создавала потрясающий диссонанс, изобрести который было под стать только сумасшедшему. На уродливом, чудовищном портрете застыло тошнотворное выражение тупой, вульгарной, непристойной насмешки. Красноватый отлив на мертвенно-серой коже лица напоминал игру света на поверхности вороненого металла, тусклые глаза были окружены складками зеленоватой плоти. Под комковатым, слишком маленьким носом обвис омерзительно пухлый рот.
Охваченный внезапными сомнениями, Гайял повернулся к Ширли: «Тебе не кажется, что выставлять такое произведение в Музее Человека было бы по меньше мере странно?»