«Сказать все…»: избранные статьи по русской истории, культуре и литературе XVIII–XX веков

Нам важно и интересно сейчас не на отличиях сосредоточиться (они на виду), но на сходстве, тем более удивительном при огромных различиях эпох; на той самой «социальной генетике», соответствующих витках спирали, о которых уже шла речь.

Итак, начнем наш рассказ, который — заранее предупреждаем — после краткого зачина отправится назад, в еще более глубокую предысторию, чтобы только потом снова вернуться в 1860‐е — и далее двинуться к «нашим берегам»…

Когда в Лондон в начале марта 1855 года пришло известие о смерти царя Николая I, Герцен воскликнул: «Да здравствует смерть и да здравствует мертвец!»

Новая эпоха началась событием, которое вообще-то могло случиться много позже, — окончанием длительного правления того царя, которого почитатели объявили «незабвенным», а противники — «неудобозабываемым».

Историк вправе задуматься, отчего же последующие события, явная либерализация страны, начало реформ, «оттепель», дожидались случая? Это как будто не делает чести прогрессивному обществу: англичане в 1649‐м, французы в 1789‐м, россияне в 1917‐м не ждали ведь, когда скончаются их тираны…

Разумеется, подспудно путь к реформам начался много раньше: поражение в Крымской войне случилось еще при Николае, и вполне возможно (как полагают некоторые специалисты), что, умирая, этот деспот действительно завещал сыну освободить крестьян: «Гораздо лучше, чтобы это произошло свыше, нежели снизу». Впрочем, тут вспоминается известный афоризм Ларошфуко: «Старики любят давать хорошие советы, чтобы вознаградить себя за то, что они уже не в состоянии больше подавать дурных примеров»…

Все так. Однако очень и очень показательный факт для понимания всей российской системы, для понимания огромной роли верховной власти, верховного правителя, — что «лед тронулся» только после смены монарха, 2 марта (по новому стилю) 1855 года.

Так же как совсем в другую эпоху — после 5 марта 1953 года.

98 лет и три дня, разделяющие эти события, позволяют говорить не только о коренном различии эпох.

С марта 1855 года начался, как известно, общественный подъем, «эра реформ», которая продлилась 10–15 лет (можно считать, до «белого террора», последовавшего за выстрелом Каракозова в 1866 году; можно — до последних буржуазных реформ, завершенных в начале 1870‐х).

Не углубляясь пока в тогдашние события, скажем кратко: положение страны, жизнь народа, экономика, политика — все это требовало серьезных перемен в двух сферах. Именно в тех сферах, которые ожидали своего реформатора и в 1953 году, и в 1965‐м, и сегодня.

1. Сфера экономическая: в 1850‐х годах — это отмена крепостного права.

Можно сосредоточиться на разнице (разумеется, огромной) между тогдашней и сегодняшней экономической реформой. Но можно сформулировать проблему вполне корректным образом: в 1850‐х требовалась и частично осуществилась коренная перестройка экономических отношений — от внерыночного, волевого, «палочного» механизма к рыночному…

2. Сфера политическая: здесь в 1850‐х годах решалась проблема демократизации, на пути которой — бюрократия, самодержавие.

Еще и еще раз повторю, что мы не играем в сравнения: если через 100–125 лет, совсем в иных условиях, перед страной стоят типологически сходные задачи, тут есть над чем серьезно, очень серьезно задуматься.

Пока же из XIX столетия обратимся назад, к еще более глубокому прошлому.

Крепостное право и самодержавие: к 1861 году их давно уже почти нигде в Европе не было.

А в России в 1649 году Соборное уложение царя Алексея Михайловича окончательно оформило то самое крепостное право, которое нам столь знакомо по «Недорослю» и «Мертвым душам», по салтычихам, фамусовым, плюшкиным…

1649 год. Именно тогда лишился головы Карл I Английский и в Англии победила буржуазная революция. В остальной Европе картина того времени была довольно пестрой, но историкам давно известно, что к западу от Эльбы, то есть в большинстве государств, крестьяне лично были относительно свободны: в Норвегии, например, крепостного права не было вообще, в других же краях, конечно, мужик платил и кланялся сеньору, но разве, скажем, можно представить Санчо Пансу рабом, продаваемым на аукционе? К востоку же от Эльбы, в Пруссии и Польше, крестьяне жили почти «по-российски», иногда даже хуже, но — до поры до времени: в 1780‐х годах личная свобода дарована крестьянам Австрийской империи, в 1807–1813 годах — прусским; Наполеон, не тронув помещичьих владений, оформляет юридические права польских крестьян.

Так обстояло дело с крепостным правом.

Теперь — о самодержавии.

В течение первой половины XIX века практически все европейские короли стали конституционными; но, скажем сразу, — и до того абсолютные монархи Запада все же не были столь абсолютными, как государи и императоры всея Руси.