Скажи Алексу, чтобы не ждал

Вскоре рядовой Александр Шморель присягает фюреру – так же, как и все остальные, однако руку при этом поднимает ровно настолько, насколько необходимо, и говорит неразборчиво. Он клянется беспрекословно подчиняться то ли Арвольфу, то ли Арнольфу, то ли Арнольду Хиблеру – а может, Хивлеру или Хифлеру, кто бы это ни был, Бог простит, даже русского простит.

Весна 1942 года

«О вреде табака». Алекс когда-то читал одноактную пьесу, которая называлась так же. Читал вместе с частным преподавателем, русским, приходившим к Алексу дважды в неделю давать уроки литературы. Алекс обожал читать, особенно Тургенева и Достоевского. Впрочем, Чехов ему тоже нравился. Однако из этой пьесы ему запомнилось немногое, только то, что она была довольно забавной.

«О вреде табака». Совсем не забавной оказывается лекция его соседей по комнате – тоже медиков, естественно. Прилизанные волосы, словно их обладатели упали в бочку слизи, у одного из них – большие важные очки.

– Итак, еще раз медленно, чтобы все успели записать: легкие, кровеносные сосуды и, самое важное, питание мозга кислородом, – подводит итог очкарик.

На самом деле говорит он далеко не медленно и постоянно запинается в своем занудном рвении.

Другой с усмешкой добавляет:

– Вот в чем главное различие между этим мистером Черчиллем и нашим фюрером.

Он жестом изображает курение толстой сигары, и очкарик громко – преувеличенно громко – смеется.

Алекс стоит с уже набитой трубкой и догорающей спичкой и недоумевает, во что же он ввязался.

Почему-то будущее всегда рисовалось ему в радужных красках: они с Гансом вернутся в мюнхенскую клинику, где их будут ждать скучающий главврач, лишенный амбиций, и дежурства самое позднее до полудня. Однако на этот раз у бюрократии были другие планы, и Алекс отправился на стажировку в Хольцхаузен – городок, который столь же провинциален, как звучит. Находится этот городок не очень далеко от Мюнхена, однако слишком далеко, чтобы ездить каждый день домой. Поэтому Алексу приходится делить комнату с двумя незнакомцами, которые, как назло, еще и не курят.

Алекс без возражений откладывает трубку и спички в сторону – ему не хочется спорить, и два слизняка торжествующе кивают друг другу: еще пара легких прибережена для блага родины. «Если бы они только знали, что это русские легкие», – думает Алекс. Впрочем, эти двое больше пекутся о своем благополучии, чем о здоровье соседа, который им явно неприятен.

Алекс забирается на верхнюю койку двухъярусной кровати и, стараясь не вслушиваться в глупый разговор своих соседей, пишет Ангелике. Как Кристель и говорил, после рождественских праздников Ангелика добросовестно вернулась к Алексу. Ключевое слово «добросовестно». От Алекса не ускользнуло, что после возвращения она все чаще говорит… нет, не о муже, а о своей школе, об учениках, об обычной жизни.

– Правила нужно устанавливать самому, – сказал Алекс, и Ангелика грустно ответила:

– Да, может быть.

Алекс лежит на животе, матрас настолько твердый, что можно писать прямо на нем.

Им с Ангели остается только переписываться, и, сказать по правде, Алекс не страдает из-за разлуки. Ганс говорит, что после расставания они с Трауте прекрасно ладят. Считает ли Трауте так же? Как бы то ни было, они по-прежнему проводят много времени вместе, быть может даже больше, чем раньше, – например, на праздниках катались вместе на лыжах. Кроме того, Трауте до сих пор регулярно наведывается в Ульм, чтобы помочь родителям Ганса и пообщаться с Инге.

– Можно любить физически, – однажды сказал Ганс, – а можно духовно. Но нельзя любить и физически, и духовно одновременно.

Тогда Алекс решительно возразил, однако сейчас как будто понимает, о чем говорил Ганс. Поэтому совсем не страдает из-за того, что им с Ангеликой остается только переписываться, любить друг друга духовно, как в самом начале, когда ее муж еще ничего не знал. Прежде Алексу претило быть тайным любовником, теперь это кажется куда привлекательнее, чем их нынешняя путаница. Он размашисто пишет на бумаге приветствие: «Золотце мое, радость моя», но потом ему больше ничего не приходит в голову. Письмо едва длиннее открытки. Ангелика подумает, что Алекс был уставшим, и это правда. Он переворачивается на спину и закрывает глаза. Умники внизу тем временем рассказывают непристойные анекдоты о Черчилле и время от времени громко смеются. Алекс прижимает к ушам подушку.