Скажи мне, кто твой друг, и другие рассказы

После уроков я забежал к дяде Коле, забрать полочку для книг.

— Ты погоди, не торопись, — остановил меня дядя Коля.

— Ну?

— Не нукай! Ты на небо часто смотришь? На звезды?

— Бывает…

— «Бывает!» Там ведь светила, изучать надо!

— У нас астрономия с седьмого.

— Ну так и что? А самому? Неужто неинтересно, что там и как? Я в молодости, бывало, разные созвездия находил, наблюдал…

Я хотел уже бежать, но дядя Коля удержал.

— Погоди, погоди, дело есть.

Он усадил меня напротив:

— Ты вчера телевизор смотрел?

— Ну?

— Ученый там выступал, физик.

— Не, не смотрел.

— А надо бы! Он такое сказал… Прям не знаю…

— А что?

— А то! Что на небе есть такие звезды, которых уже давно нет.

— Как это?

— А так: они погасли миллион или миллиард лет назад, а свет от них только сейчас до нас долетел.

— Не может быть!

— Да я тоже не поверил, а он объяснил: мол, чем дальше звезда, тем дольше свет от нее идет. Например, солнце наше — оно близко, так свет от него за восемь минут добегает, а от других сотню лет идет.

— Как же так? — не мог я поверить. — Я смотрю на звезду, а ее нет? На что же я смотрю?

— Выходит, на след от нее, так, что ли, — вздохнул дядя Коля.

— Не понимаю: как это «след»? Я же звезду вижу!

Дядя Коля задумался.

— Ну, как тебе объяснить? Вот возьми человека. Его, положим, нет давно, а мы помним, думаем о нем. Что-то от него остается…

— Что остается-то? Свет, что ли?

— Может, и свет. Он же разный бывает. Вот, к примеру, Пушкин. Его самого нет, а стихи живут! Прочтешь — и на душе светлеет!

— Так то Пушкин! Поэт!

— Да от любого человека след остается. Вот вспомни кого-нибудь, о ком тебе думать хорошо?

Я стал перебирать в уме разных великих людей, полководцев, ученых, и что-то на душе не светлело. И вдруг — вспомнил!

— Знаю! — сказал я. — Знаю такого! Мне мама рассказывала! Про своего дедушку. Его Лева звали. У него еще брат был, Семен. Его арестовали в 37-м, отправили в Сибирь, а у него семья — жена, трое детей. И вот, пока дед Семен в лагере сидел, дядя Лева его семью кормил. Сначала они в эвакуации были, в Башкирии. Так он им туда деньги посылал, теплые вещи, а как война кончилась, забрал к себе, в Москву. И снова кормил, одевал, как своих собственных. Мама говорит, что он ученый был, профессор и всех своих аспирантов тоже кормил и одевал. А сам ходил в одном костюме. Тридцать лет! Его все стыдили, говорили: Левушка, стыдно так в ученом совете появляться, а он только рукой махал. Потом наконец купил. Так дед Семен наказал своей дочери: «Когда умру, похороните в Левином костюме».

— И что, похоронили?

— Да. Мама говорит: «Тетя Люда исполнила волю отца». Так что дед Семен лежит в том самом костюме.

— Ну вот! — обрадовался дядя Коля. — А ты говоришь! Вот же, жил человек, всем помогал, о себе не думал. И мы его вспоминаем. И нам светло на душе!

— Да, — вздохнул я, — а обо мне кто вспомнит?

— Так ты соверши что-нибудь… эдакое! Машину времени изобрети, песню сочини или — открой звезду!

— Ну уж нет! Я открою, а тут окажется, что ее нет, что это одна видимость. Да меня на смех подымут!

Дядя Коля даже закашлялся от моих слов.

— Что значит: зачем открывать? Что значит: видимость? Эх ты! Да ведь это все равно, что человека забыть. Он жил, работал, писал что-нибудь умное, а мы забыли? Нет, брат, так не годится! Надо о нем рассказать, чтобы все знали! Вот как про этого дедушку! Хорошо, что мама о нем вспомнила, теперь и я знаю, что жил такой профессор, что другим помогал, в одном костюме тридцать лет проходил, а забыли бы — и все. И следа не осталось…

Всю дорогу домой я смотрел на звезды. Нашел ковшик Большой Медведицы, потом Кассиопею, а вокруг — слева и справа — тысячи других, незнакомых мне звезд. Они рассыпались по всему небу, большие и маленькие, яркие и не очень. Живы они или погасли? Может быть, взорвались? Или просто — состарились? Я не знал, что с ними случилось, но подумал, что, наверное, жили они долго и хорошо, совсем как наш дедушка, если свет от них до сих пор доходит до нас…