Сказка без чудес

— А то, — беспокойно кружила, меряя шагами пол библиотеки, тётка, — что была у меня надежда… впрочем, весьма слабая, никакая почти, но всё-таки надежда, что хотя бы у общественности здравый смысл возобладает! Ну, с этими, олигархами вашими, чиновниками всё понятно. Жадность их не имеет предела. В этих сословиях сконцентрированы все самые подлые человеческие черты! Да других там нынче и по определению быть не может! Но должны же, должны остаться и среди вас нормально думающие люди, понимающие, что нельзя ради сиюминутных потребностей уничтожать то, что служило многим поколениям до вас, и будет служить вашим потомкам! Никто ещё не умер без этой вашей нефти распроклятой, человечество сотни тысяч лет без неё выживало. С четверенек вставало. А без воздуха, без чистой воды, без плодородной земли, на которой можно хлеб растить, вы же вмиг передохнете! И ладно бы только вы, люди, туда вам и дорога! Так нет, вы ещё и планету погубите…

— Ну, может они и впрямь осторожненько, нефтяники-то, — попытался успокоить разбушевавшуюся тётушку Глеб Сергеевич. — Они же новые технологии бурения применять обещают, рекультивацию загрязнённого плодородного слоя почвы проводить…

— Ага! — яростно сверкнула васильковыми глазами Василиса Митрофановна. — А давай-ка я, Глебушка, тебе молоточком осторожненько гвоздь в темечко вобью, и скальп с тебя сдеру. А потом залатаю, с задницы твоей на это место клочок кожи пересажу. Рекультивирую…

Дымокуров, с опаской взирая на рассвирепевшую хозяйку имения, подумал со страхом вдруг, что с неё станется. Что ради защиты бора она, пожалуй, ни перед чем не остановится. И если потребуется, то и скальп с кого угодно запросто снимет…

Однако тётка, несколько раз глубоко, полной грудью, вздохнув, успокоилась, взяла себя в руки. Присела рядом с племянником на диванчик. Заявила неожиданно:

— Писать, Глебушка, надо!

— Кому? — оживился и обрадовался перемене в её настроении Дымокуров. Писать — это для него дело привычное. Это вам не скальп с головы снимать. Бумага — она всё стерпит.

— Президенту России, — развивала между тем свою мысль тётушка. — Он у вас главный, верховный, и прочее, прочее! Как скажет, так и будет. Объясним ему, что да как. Что любая активная деятельность на территории Заповедного бора убьёт уникальный зелёный массив. Нарушит экологическое равновесие, приведёт к массовой гибели живых организмов, растений и животных… Ведь ты, Глебушка, — пронзила она племянника взглядом, словно рентгеновским лучом, — на службе чиновной чем-то подобным и занимался? Цидульки разные сочинял для начальства?

Глеб Сергеевич поджал губы обиженно:

— Ну, если вам угодно так выражаться… Вообще-то я доклады, выступления э-э… по важнейшим вопросам социально-экономического развития региона для руководства готовил. Моими словами, — горделиво вскинул он голову, — первые лица области, губернаторы, министры говорили с народом! А вы — цидульки…

— Ладно, — примирительно махнула рукой Василиса Митрофановна. — Пусть так. Извини. Я в том смысле, что письмо-то президенту по всем канонам… э-э… административного жанра сочинить сможешь?

— А то… — обрадованный тем, что наконец-то появился повод хоть так блеснуть перед тётушкой своими профессиональными навыками, степенно кивнул Дымокуров. — Доводилось и этому адресату документы, обращения, отчёты разные составлять…

Писать письмо президенту России Василиса Митрофановна решила всем гамузом, пригласив поучаствовать в этом процессе всю дворню.

Глеб Сергеевич, привыкший работать над важными документами в одиночку, в кабинетной тиши, поморщился недовольно. Возражать, однако, не стал. Чем бы, как говорится, дитя ни тешилось…

Всё одно эту хрень от деревенских отправителей никто в администрации президента не будет читать. Отфутболят назад, по принадлежности, в канцелярию губернатора Южно-Уральской области со стандартной резолюцией: «Дать ответ заявителю».

Сочинять послание решили сразу после ужина, за которым Глеб Сергеевич хватил две стопки крепчайшей кедровки, нацелился было на третью, но осёкся под строгим взглядом Василисы Митрофановны.

Откушав, племянник с тётушкой, в сопровождении домоправителя Еремея Горыныча, направились в библиотеку — писать письмо президенту.

Вечерело. Солнце за окном уже скатилось за пыльные, пожухлые от жары кусты сирени, бросая в широкие незашторенные окна багровые закатные отблески. Погромыхивала где-то вдалеке, за бором, августовская гроза, отчего казалось, что там, на границе реликтового лесного массива, идёт бой, и военные действия приближаются, накатываются неотвратимо на хвойный лес, на мирное имение, притаившееся в самой чаще.

В просторной библиотеке сразу стало тесновато от собравшихся дружно в назначенный час обитателей усадьбы.

Василиса Митрофановна восседала в старинном, обитом мягкой кожей кресле у камина, который, видно было по закопченному жерлу, часто топили зимними вечерами.

Еремей Горыныч, Яков, баба Ягода устроились рядком на диванчике, на котором полюбил почитывать, полулёжа заточённый в имении, словно ссыльный вольнодумец прежних эпох, Дымокуров.