Сказка о гонце и леснике

Свою мать он плохо помнил. Умерла при родах, больно слабая была и тощая. Воспитала его сестра матери, как и остальных детей, и своих, и сестриных. И матушкой ее все называли и любили как родную. Но что-то горькое появлялось внутри, когда думал Сенька о настоящей матери. Сожаление по лицу, которого не помнил, тоска по прикосновениям теплым, которых не знал, желание вновь услышать голос родной, которого никогда рядом не раздавалось.

А лесник, истосковавшийся по разговорам, все продолжал.

– Хворь какая-то из города сгубила ее. Матушка моя охотница была до нарядов красивых и даже здесь наряжаться любила. Как только ярмарку объявляли, так она собирается, самый красивый, россыпью каменьев обшитый, сарафан надевает, платок яркий достает, румянится и с батюшкой на ярмарку. И так однажды они и поехали вдвоем, а вернулся один только батюшка мой. Заболела, сказал он, матушка и померла.

Старик отошел к углу, долго всматривался в резаный из красного дерева киот, в лицо святого вглядывался, шептал молитву одними губами, а потом, еле слышно вздохнув, перекрестился.

– Больно мне, Сенька, матушку вспоминать. Вся любовь моя с ней в землю мерзлую угодила. Не мог я любить, Сенька. Не знал, что это такое.

Арсению жаль старика было. Такое сердце доброе, а судьба такая несчастливая.

Но боль все сожаления пересилила. И приложился Сенька к чарке снова.

– После матушкиной смерти отец мой совсем перестал в город ездить. А как помер, так и вовсе забылся клич городских торговцев и шум ярмарок. Нечего там делать, Сенька, здесь лучше. Городские не ценят свободы истинной. А я? Живу себе на приволье. Лучше, чем вы, городские, – сказал лесник, печально вздохнув. Он вернулся к столу с ножом и начал его точить.

Сенька и сам в городе не жил, но знал, что в там ярмарки, знать всякая, невесты богатые. И в глубине души хотел когда-то там оказаться, одним из горожан стать.

– А что ж ты, разве один живешь? – проговорил Сенька, оживленный отваром.

– Один, Сенька, один. Всю жизнь один.

Лесник положил нож на скатерку, взял пучок трав каких-то и перебирать начал, одну травинку от другой отсоединяя.

– Люди злые, Сенька. Чего только о моем отце ни напридумывали. Говорили, что он после смерти жены в чудище превратился, что с волками якшаться стал, что в волчьей стае своим прослыл, дружбу с ними завязал. Ну что за чушь, Сенька! Ну какие же друзья из волков? Они животные вольные и свободные. Коли подкармливаешь их, так можешь не бояться. Но чтобы друзьями? Разве ж такое бывает? Я всю жизнь в лесу прожил, но никогда не видел, чтобы волки с людьми дружбы водили.

Поежился Сенька от одной только мысли о волках. Знал он, как звери эти скотину на куски рвали, как по ночам протяжно завывали. Но то-то у них. А у лесника ни подмоги никакой, ни защиты. Страшно, наверное, жить.

– А как с волками-то?

– А что с волками? Волки себе и волки. – Дед пожал плечами.

– Опасные ведь, разорвать могут. Помогают тебе люди окрестные от волков спасаться?

– Не помогают, Сенька. Люди-то только костить охотники. Ни помощи никакой, ни сочувствия. Как увидят, так сразу пятиться, уходить прочь из леса. А обо мне и не вспоминают.

В задумчивость погрузился лесничий. Перебирал травинки, в стол глядел.

А в лесу смеркалось. Ветер завывать начал. Выглянул Арсений в окно и увидел, как небо тучи затянули снова.

– Гневается природа. Обозленная она, – проговорил старик.

– На кого обозлилась? – шепотом спросил Арсений.

– На людей, Сенька. Больше ж не на кого.

Горечь в словах лесника была, обида скрытая. Но не мог думать Арсений. Спутались мысли. Только боль его занимала.

Пытался Арсений вспоминать Ольгу, но облик ее, ореолом святости окутанный, плохо виделся. И только дочка хозяина постоялого двора представлялась. Ее конопатые щеки, глаза, большие и серые, волосы, в косу толстую заплетенные. И так приятно было думать о ней, представлять, что только мыслями и спасался.

«Не нужна мне Ольга, коли здесь такая красавица. Хорошо заживем при хозяйстве ее», – подумал Сенька. На том и порешил пока.

Достал тут лесник котел из-за печки, травы ненужные отложил, а потом остановился в задумчивости, бороду почесал и сказал Сеньке:

– За водой сходить бы. Посиди, Сенька, попей. Вернусь скоро.

И вышел, ведро захватив с собой, не услышав даже оклика.

Остался Сенька один в избушке, и стало ему отчего-то страшно. Гром за окном гремел, деревья качались от ветра, а старик ушел куда-то со двора, гонца оставил наедине со свободой лесной.

Арсений пил чарку за чаркой. Пот струился холодный, искры перед глазами плясали. А думал гонец только о том, как жаль ему, что падет смертью храбрых, а никто не узнает об этом. Не поплачут по нему соседские девушки, не вспомнит о нем дочка хозяина двора постоялого, не будет ему в любви клясться. И Ольга не поймет уже, кого так и полюбить не смогла. Ни слезинки по нему, истинному, которого так и не узнала, не прольет.

Вернулся лесник, когда на улице уже дождь лил. Пришел, будто ни одной каплей не тронутый, сухой, с ведром в руке. Подошел к котлу, воду вылил.