Сказка сказок, или Забава для малых ребят

— Опустите руки, мой рыцарь, — отвечала Золотая Куделька. — Слишком большая милость с вашей стороны, ибо целиком дело вашей доброты, а не моя заслуга — та похвальная надпись, что вы мне начертали. И я, как женщина, знающая свою меру, не хотела бы носить платье не по росту; но какова уж есть — красивая или безобразная, темная или светлая, тонкая или толстая, щебечу я или хриплю, страшила я или фея, куколка или жаба, — вот я вся к вашим услугам, ибо эти прекрасные черты истинного мужчины рассекли мне сердце, вид этого прекрасного благородного лица пронзил меня насквозь, и я отдаю тебе себя, как рабу в цепях, отныне и навсегда.

То были не слова, но звук трубы, который протрубил принцу «все к столу!» радостей любовных, который возбудил его сигналом «все по коням!»[212] на битву под знаменами Амура, и он, увидев, что ему протянули пальчик чувства, ухватился за него всею рукою, лобызая крючок из слоновой кости, зацепивший его сердце. Золотая Куделька на этот жест принца сделала личико маркизы[213] — а лучше сказать, лицо ее стало как палитра живописца, где смешались карминовая краска стыдливости, вишневая — боязни, медная — надежды и киноварная — желания.

Но когда Нардо Аньелло хотел продолжать, речь его внезапно оборвалась — ибо в этой несчастной жизни не подают вино удовольствия без осадка неприятности, не наливают жирный бульон радости без пенки горя, — потому что в эту самую счастливую минуту точно вилкой вонзилась матушка Золотой Кудельки — орка, такая страшная, что ее, видно, нарочно произвела Природа, чтобы вызывать у женщин выкидыш.

У нее были космы точно веник из сухих веток — не для того, чтобы очищать дома от копоти и паутины, но чтобы коптить и покрывать чернотой сердца; лоб словно генуэзский камень, чтоб затачивать нож страха, рассекающий груди; ее глаза были — кометы, предвещавшие дрожь в коленках, червей в кишках, озноб дыханья, колики души, понос тела. Лицом она внушала ужас, взглядом — трепет, шагами — отчаяние, словами — недержание. Пасть у нее была клыкастой, точно у кабана, огромной, как у чудища, оскаленной, словно у того, кто мучится столбняком, слюнявой, как у мула. Словом, с головы до ног она была дистиллятом безобразия, госпиталем уродства, так что князю надо было, конечно, иметь в кармане несколько книжек о Марко и Фьорелле[214], чтобы, заглянув туда, остаться живым.

Схватив за грудки Нардо Аньелло, орка проговорила: «Тревога! сыщики! Птичка, птичка, железная ручка!» «Все свидетели![215] — ответил принц. — Назад, каналья!» Схватившись за рукоятку своей «старой волчицы»[216], он вдруг замер, как овца при виде волка, и не смог больше ни пальцем двинуть, ни горлом пикнуть; и, как осла, потащила его орка на веревке к своему жилищу.

Когда пришли, она сказала ему: «Смотри у меня, служи, как пес, коль не хочешь сгинуть, как свинья. Вот тебе первая служба: эту пустошь за сегодня вскопать да засеять, да всю выровнять, что этот пол, и берегись, коль вечером приду и не будет сделано — проглочу тебя!» И, велев дочери присматривать за домом, пошла болтать с другими орками, жившими в том лесу.

Видит Нардо Аньелло, в какой его угол загнали, и стал, заливаясь слезами, проклинать свою судьбину, куда она его занесла. А Золотая Куделька его утешает, и велит ему ободриться, и говорит, что всю кровь свою готова отдать, чтоб только ему помочь. Говорит ему: «Не зови судьбу злою, коль туда занесла, где любовь тебя нашла. Неужто ты совсем ни во что любовь мою не ценишь, что в такое отчаянье впал?»

Принц ей отвечает: «Не то мне горько, что я из коня быстроногого стал ослом, не то, что дворец королевский сменил на эту конуру, столы с прислугой на черствую горбушку, свиту рабов вокруг моей кареты на рабскую поденщину, скипетр на мотыгу, не то, что раньше моего голоса полки солдат боялись, а теперь сам боюсь уродины вонючей. Ибо удачей считаю свои горести, коль я рядом с тобой, коль ласкаю тебя хоть глазами моими. Но сейчас пронзает мне сердце, что предстоит мне взяться за мотыгу и сотню раз на мозоли плюнуть, когда прежде не плевал я ни на один прыщ; и, что хуже, должен сделать я голыми руками то, что не смог бы за день сделать парой волов; а если не закончу к вечеру, проглотит меня твоя матушка. И не так страдаю от того, что разлучусь с моим несчастным телом, как от того, что лица твоего прекрасного больше не увижу». Говоря так, он изливал ведрами рыданья и черпаками слезы.

А Золотая Куделька, отирая слезы с его лица, говорила: «Жизнь моя, не думай, что придется тебе возделывать другое поле, кроме огорода Любви, и что матушка моя хоть один волосок на тебе тронет. Коль при тебе Золотая Куделька, нечего бояться: если ты еще не знал, я владею волшебством: воду могу сделать твердой, а солнце темным; скажу — и сбудется. Держись веселее, ибо к вечеру будет вся пустошь вспахана и засеяна, а тебе не надо мотыги и пальцем касаться».